Перед двумя революциями, которым пришлось вести цивилизационную войну в форме интервенции Запада и внутренней Гражданской войны, Ленин написал фундаментальный труд «Империализм как высшая стадия капитализма». Он представил картину, как новый тип мирового капитализма (империализма) создает глобальную систему «метрополия — периферия» — посредством войн, колонизации, аннексий и геноцида. Те культуры и цивилизации, которые в ходе экономических и «горячих» войн, идеологических и культурных агрессий были втянуты в периферию мирового капитализма, надолго погрузились в слаборазвитостъ.
Вырваться из этой системы могли только крупные цивилизации только посредством революционной национально-освободительной борьбы. Уповать на пролетарскую революцию в метрополии капитализма нет смысла, потому что, как сказал Энгельс, в метрополии «буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно». Ленин убедительно показал, что войны с «отсталыми странами» капитализма как формации лежат в той же плоскости, что и войны Запада как цивилизации с «варварами».
Вспомним суждение Маркса о том, что капитализм ликвидирует общинное производство. В действительности, зрелый капитализм (империализм) сам создавал структуры типа общины, чтобы сократить потребление и развитие населения в зависимых странах и целых цивилизациях. О периферийном капитализме пишет В.В. Крылов: «Даже там, где капитализм разрушал эти [общинные] порядки, в “освободившемся” социально-экономическом пространстве развивались не столько собственно капиталистические порядки, сколько такие докапиталистические укладные формы, с которыми в доколониальный период периферийные страны знакомы не были… И это суть регрессивные формы самого капитала, такие докапиталистические уклады, которые исторически не предшествуют капитализму, но следуют после него, им же самим порождаются. Эти “псевдотрадиционные” или “неотрадиционные” укладные формы необходимо отличать от предшествующих капитализму действительно доколониальных местных укладов» [20, с. 171].
Эта угроза и нависла в начале XX в., ликвидировать ее реформа Столыпина не смогла, попытка Февральской революции принять в России периферийный капитализм была отвергнута, а после Гражданской войны все в России поняли, что никакой конвергенции с метрополии мирового капитализма уже быть не может. Те, кто остался в СССР, начали достраивать цивилизацию на новом витке, а те, кто остался в эмиграции, или стали так или иначе воевать с Россией-СССР, или приспособились на чужбине и нередко помогали родине. Мировоззренческий провал произошел в советском обществе, особенно в интеллектуальной элите, уже в 1970-1980-х гг. Часть их искренне поверили в конвергенцию с Западом, другие надеялись наняться пропагандистами и поводырями в «наш общий европейский дом».43
4 мая 1992 г. Координационный совет по гуманитарным и общественным наукам при вице-президенте РАН провел заседание «круглого стола», посвященное оценке нынешнего и прогноза будущего общественного устройства России. В дискуссии приняли участие ведущие философы, экономисты, социологи и историки. В обзоре сказано: «Участники “круглого стола” исходили из неизбежности перехода России к рыночной экономике… Под “особым путем России” понималась необходимость сочетать достоинства и исключать недостатки капитализма и социализма… Нужно поработать над тем, как идею конвергенции облечь в приемлемые для всех народов и наций страны одежды. Переходная, опирающаяся на смешанную социально ориентированную экономику модель была поддержана участниками обсуждения» [204].
Верить в эту утопию поразительно, основания для этого были иррациональны. Было известно, что правящая верхушка США воспринимала и постсоветскую Россию как источник опасности — как иной, который пытается вторгнуться в «европейский дом» Запада. СССР на это не претендовал и такую угрозу для Запада не создавал. Поэтому вражда к постсоветской России, государству совсем нового типа, выплеснулась сразу, как только с СССР было покончено. Попытка российских реформаторов «построить капитализм в России», а затем войти в систему «западного капитализма» выглядит странной утопией из XIX в.
43
Даже Керенский в эмиграции так начинал свою рукопись «История России»: «С Россией считались в меру ее силы или бессилия. Но никогда равноправным членом в круг народов европейской высшей цивилизации не включали… Нашей музыкой, литературой, искусством увлекались, заражались, но это были каким-то чудом взращенные экзотические цветы среди бурьяна азиатских степей» (цит. в [205]). А писательница Н. Берберова пишет Керенскому: «Для меня сейчас “русский народ” это масса, которая через 10 лет будет иметь столько-то солдат, а через 20 — столько-то для борьбы с Европой и Америкой… Что такое “его достояние”? Цепь безумств, жестокостей и мерзостей… Одно утешение: что будущая война будет первая за много десятилетий необходимая и нужная» [206].