Так возник концептуальный конфликт с новаторским, но ясным трудом русского ученого и революционера-народника Сергея Андреевича Подолинского (1850-1891). Подолинский, почитатель и лично знакомый Маркса, глубоко изучивший «Капитал» и одновременно освоивший второе начало термодинамики, сделал попытку соединить учение физиократов с трудовой теорией стоимости Маркса, поставить политэкономию на новую, современную научную основу. Он рассмотрел Землю как открытую систему, которая получает и будет получать (в историческом смысле неограниченное время) поток энергии от Солнца. Никаких оснований для того, чтобы отвергать второе начало исходя из социальных идеалов прогресса и развития производительных сил, не было.
Подолинский, изучив энергетический баланс сельского хозяйства через фотосинтез, вовлекающий в экономический оборот энергию Солнца, написал в 1880 г. свою главную работу «Труд человека и его отношение к распределению энергии» [157] и послал ее Марксу. Подолинский показал, что труд есть деятельность, которая связана с регулированием потоков энергии, и трудовая теория стоимости должна быть дополнена энергетическим балансом — политэкономия должна была соединиться с физикой. По его расчетам устойчивое развитие общества требует затраты одной калории человеческого труда с вовлеканием в оборот 20 калорий солнечной энергии (это нередко называют «принципом Подолинского» [9]). Этот труд приобрел фундаментальное значение и послужил основой экологии в ее экономическом аспекте (например, он сыграл важную роль в становлении взглядов В.И. Вернадского).
Энгельс изучил работу Подолинского и в двух письмах в 1882 г. изложил свой взгляд Марксу, утверждая, что попытка выразить экономические отношения в физических понятиях невозможна. Он посчитал, что новая, термодинамическая картина мира требовала изменения всей базовой модели политэкономии.
Но представления о мире, включающие биосферу и хозяйственную деятельность человека, начали интенсивно развиваться и стали важной частью новой парадигмы обществоведения, но уже помимо марксизма и даже нередко в конфликте с ним. Тот культурный кризис, вызванный столкновением индустриальной цивилизации с природными ограничениями, который мы в открытой форме наблюдаем сегодня, «обрел язык» уже в формулировках Клаузиуса и Томсона. В труде Подолинского имел материалистический и оптимистический ответ, но марксистская мысль его не приняла и в себя не включила.
Это поколение ученых-физиков уже мыслило в новой («нелинейной») парадигме, и познавательные возможности этой парадигмы быстро освоила небольшая группа философов и обществоведов — и на Западе, и в России. Ситуация для этого в России была более благоприятной по ряду причин.
Первое — над молодыми русскими мыслителями не довлела жесткая научная идеология, как на Западе. Лауреат Нобелевской премии И. Пригожин обращает на это внимание в связи с феноменами нестабильности: «У термина “нестабильность” странная судьба. Введенный в широкое употребление совсем недавно, он используется порой с едва скрываемым негативным оттенком, и притом, как правило, для выражения содержания, которое следовало бы исключить из подлинно научного описания реальности… Можно сказать, что понятие нестабильности было, в некоем смысле, идеологически запрещено» [160].27
Догма равновесности механических систем в западной науке подавляла интерес к неравновесным состояниям. В России же сложились сильные научные школы, изучавшие нелинейные процессы, переходы «порядок — хаос», цепные процессы и т. п. Это способствовало достижениям научных школ в области горения и взрыва, аэро- и гидродинамики, океанологии и др. А также способствовало переносу этих моделей в обществоведение (Подолинский, Чаянов, Вернадский), — и проектированию и практике русской революции (Ленин).
Вторая причина в том, что в России сохранилась крестьянская община, которая в течение тысячи лет развивала свои традиции и культуру, непрерывно участвуя во всех процессах и конфликтах как внутри российского общества, так и в контакте со многими иными народами и культурами. Регулярные реформы и бедствия — войны, бунты, природные кризисы — заставили обострить и развивать навыки предвидения и анализа альтернатив действий. Крестьянская община генерировала общности с особыми навыками и нормами (казаки, солдаты, ополченцы и партизаны, землепроходцы, артели отхожих промыслов), но у всех них сохранялось общее ядро «образа истинности» — ядро центральной мировоззренческой матрицы.
27
Инерция «линейной парадигмы» огромна. И. Пригожин сообщает о редкостном случае: «В 1986 г. сэр Джеймс Лайтхил (ставший позже президентом Международного союза чистой и прикладной математики) сделал удивительное заявление: он извинился от имени своих коллег за то, что “в течение трех веков образованная публика вводилась в заблуждение апологией детерминизма, основанного на системе Ньютона, тогда как можно считать доказанным, по крайней мере с 1960 года, что этот детерминизм является ошибочной позицией”.
Не правда ли, крайне неожиданное заявление? Мы все совершаем ошибки и каемся в них, но есть нечто экстраординарное в том, что кто-то просит извинения от имени целого научного сообщества за распространение последним ошибочных идей в течение трех веков. Хотя, конечно, нельзя не признать, что данные, пусть ошибочные, играли основополагающую роль во всех науках — чистых, социальных, экономических, и даже в философии… Более того, эти идеи задали тон практически всему западному мышлению, разрывающемуся между двумя образами: детерминистический внешний мир и индетерминистический внутренний» [160].