Летят наши песни, по сталинским странам,
В них — сердца биенье и пламя ума.
Мы вольно и просто поем с Сулейманом —
«Наш Сталин!» — звучит нам припевом желанным,
И мир расцветает пышнее тюльпана,
И песня, вскипая, бушует сама…
Джамбул. Моя Родина
Джамбулу сейчас девяносто лет,
Но крепко Джамбул сидит в седле.
Приехал он в радостный, новый стан.
Встречает певца родной Казахстан!
С почетом певца встречает аул.
Песни пой во весь голос, Джамбул!
Пришли и мои номере-шубере[68]:
— Спой нам, отец, и сыграй на домбре! —
Народ мне настроил душу мою.
И я для народа песню пою:
…Девяносто лет табуны паслись,
Девяносто лет ковыли цвели,
Девяносто лет в облаках несли
Песни свои журавли.
Девяносто лет стремена звенят,
Девяносто лет согнули меня,
Девяносто лет я берег коня,
Чтоб подъехать к новым дням…
Смотрите, — моя голова седа,
Смотрите, — бела моя борода,
Смотрите, — в глазах кровь и вода.
Много в жизни я видал.
Эй, скажи мне, судьба-великан,
Чем же вспомню я сум-заман[69]?
Семьдесят лет в старом седле
По чужой я проехал земле,
По чужой я проехал стране
На усталом и бедном коне.
Пропасть путь преграждала мой,
Тучи сходились над головой,
На сердце оставили черный след
Семьдесят горьких лет.
Много ханов ты знала, степь моя,
Море слез пролила ты, степь моя,
На плечах своих пронес мой народ
Суровых законов гнет.
Врывалась кокамов[70] волчья орда,
С пастбищ наши сгоняли стада,
Бешеный хан Куспега[71] налетал,
Кровь его ядом была налита,
В глазах его — вечно стояла ночь.
Хан у народа любимую дочь
В жены насильно к себе уводил.
Сердце он вырвал из нашей груди,
Тогда в джайляу[72] пыль поднималась,
Тогда в озерах вода волновалась,
Тогда над степями с клекотом злым
Тревожно летали орлы…
Эй, скажи мне, судьба-великан,
Чем же вспомню я сум-заман?
На сердце оставили черный след
Семьдесят горьких лет.
Был хан Аблай[73]. Как голодный шакал.
Он по аулам добычу искал.
Юрту хана датки[74] окружали.
Нукеры[75] хана оберегали…
Баям с Аблаем привольно жилось,
Баям он дал золотое седло.
А тем, чьи плечи сдавила сума,
Был он, как злая степная зима!
Память открыла мне повесть одну…
Любимому сыну вез хан жену.
Красавица ехала на коне,
Рабыни усталые шли за ней,
Судьба им хомут тяжелый дала —
Дешевле овцы их жизнь была.
Слушала степь их беспомощный стон
И проклинала ханский закон.
Эй, скажи мне, судьба-великан,
Чем же я вспомню сум-заман?
На сердце оставили черный след
Семьдесят горьких лет.
Джангера[76] какой забудет аул?
В степях проносился далекий гул,
И змеи ползли из разных концов,
Край мой сжимало тугое кольцо.
С русским царем принес Джангер-хан
В подарок народу плеть да аркан.
Как волки зубами арка[77] рвали,
Раны горячие оставляли,
Лучшие выпасы наши брали,
Лучшие реки у нас украли,
Лучший табун из степей увели,
Наши родные кибитки сожгли!
Оставили нам пески да пустырь,
Душу народа они на пласты
Резали! Ханское было кадэ[78].
Защиты народ не нашел нигде…
Эй, скажи мне, судьба-великан,
Чем же я вспомню сум-заман?
На сердце оставили черный след
Семьдесят горьких лет.
Царских приказов хитрый вершитель,
В степь пришел волостной управитель,
Коварный и злой, как сам сатана;
С ним появились: мирза, старшина,
В байскую юрту сам бий[79] приезжал,
На мягких подушках бий ночевал,
На бийской груди блестела медаль…
Кипели котлы. Бурлила вода…
В юрте, белее чем вымытый мел,
Бай на коврах сыр-дарьинских сидел.
Керсень[80] дорогой, с узорами лис,
Пенился в нем золотистый кумыс.
. . . . . . . . . .
Кедей-бишара[81] был похож на тень,
На голом теле — колючий чекмень[82].
Малай-бишара с домброй да кнутом
В долинах ходил за байским скотом…
Сжигал его летом солнечный зной,
Бураны его заметали — зимой.
Родная жена и две сестры —
Для байбише[83] разводили костры.
Сынишка любимый ласки не знал,
Отцовская доля и сыну верна —
Пас он в отарах байских ягнят,
С детства на сердце обиду храня.
Эй, скажи мне, судьба-великан,
Чем же я вспомню сум-заман?
На сердце оставили черный след
Семьдесят горьких лет.
Когда перешло мне за семьдесят лет,
Ленин, Сталин открыли мне свет.
Труб золотых разносился зов,
Армия вечных рабынь и рабов,
Сильная, грозная армия шла,
Дворцы захватила и троны снесла,
Волчьих законов разрушила строй…
В грязь покатился венец золотой.
Тогда над степями, ярко горя,
Взошла моего народа заря!
Верных коней казахи седлали,
На гребнях гор костры зажигали —
Чтоб родная Москва увидала,
Как по горам, долинам, увалам
Степь выходила к бунтарским гонцам!
С именем Ленина бились сердца!
С именем Сталина радость пришла!
С именем Сталина степь зацвела!
Их имена кедеи несли,
Байскую свору как падаль жгли.
С байских халатов кедеи сорвали
Царские золотые медали!
Я в песнях прославил тот смелый год!
С ним вместе родился и мой народ,
Источники жизни забили в нем,
Смел и велик он в движеньи своем!
С тем годом воскресла моя душа.
Я счастье нашел, и бодр мой шаг.
Проклятый заман отошел, как буран.
Спасибо, Сталин, тебе, данишпан[84].
Расстался Джамбул с своей горькой судьбой.
Спасибо тебе, Сталин родной.
Едет Джамбул в богатом седле,
Едет Джамбул по родной земле,
Едет Джамбул по родной стране
На сытом степном скакуне.
С почетом певца встречает аул:
— Пой свои песни громче, Джамбул!
В них молодость, сила и слава побед
За двадцать советских лет! —
В колхозном ауле — радость живет,
В колхозном ауле — сердце мое,
В роскошном ауле — звонко поет
Старик, проклинавший недавно судьбу —
Счастливый певец, Джамбул!