Ленин дезидеологизировал вынужденные военные меры «тупикового» военного коммунизма, то есть специфического «государственного социализма», понял, что смена общественных форм может быть осуществлена лишь частично. Ленин и теоретически осознал, что в условиях НЭПа ни непосредственная рабочая демократия, ни коллективное хозяйствование, основанное на общественном самоуправлении, не могут подняться до уровня господствующих форм. С точки зрения теории формации Ленин определил этот «переходный этап в рамках переходного периода» как контролируемый советским государством «государственный капитализм»[1164] В то время Ленин, в противовес большинству однопартийцев, уже подчеркивал, что новое общество не может быть «введено» политическими средствами, революционным натиском и, учитывая субъективно-человеческие границы развития и значение частичного, противопоставлял постепенность, «поэтапность» развития (реформы) революционному скачку. Однако при этом он не превратился, как считают некоторые авторы,[1165] в «бернштейнианца», поскольку в методологическом и научном смысле он никогда не растворял «наследие Маркса» в сфере «частичного», понимая его как такое относительное единство, такую систему, которая не может быть произвольно «дополнена», «плюрализована» и понятийно «деконструирована». В противовес анархистам и догматикам, абсолютизировавшим целое, Ленин делал акцент на «постепенности», «поэтапности», на «отдельных задачах», а в противовес «ревизионистам» (и либералам), абсолютизировавшим частичное, партикулярное, он подчеркивал целое, социализм как совокупность практических целей.
Важнейшее прозрение Ленина в послереволюционный период состояло именно в том, что в России — «так как мы неграмотны» — необходимо одновременно усвоить важнейшие достижения западной технической и культурной цивилизации и создать новую смешанную экономику, в которой шло бы соревнование различных секторов, причем советское государство должно было поддерживать общественно-коллективные секторы, являвшиеся «островками социализма». Главный императив Ленина заключался в том, что эта «модернизация» должна оплодотворить государственный и общественно-коллективный секторы, поскольку свободный рынок, то есть свободное господство капитала, является основой и определяющим источником угнетения людей. Идея автономии индивидуума, личности как важнейшая часть развития коллективистского общества отсутствовала в ленинском наследии, но и сама эпоха выдвигала на передний план иные тенденции развития. Таким образом, задача ленинского марксизма состояла не в том, чтобы сыграть роль западноевропейского либерализма XIX в., а в том, чтобы скомбинировать различные, сочетаемые друг с другом экономические секторы, культуры и т. д. В то же время, как мы видели, в мышлении Ленина нашло выражение и то, что объективные исторические условия породили непримиримое противоречие между практической «политической философией сохранения власти» и социально-экономической теорией (теорией коммунизма).
Весь жизненный путь Ленина свидетельствует о том, что марксизм как теория, мировоззрение и политическая практика был для него учением о возможностях практического преодоления капитализма, а не какой-то абстрактной наукой ради науки или «абстрактным философствованием» о смысле жизни. В данном случае наука и философия служили «лишь» средством достижения намеченной цели. Исходной точкой ленинского марксизма было точное изучение собственных исторических предпосылок; в центре мышления и всей деятельности Ленина находился анализ возможности российской и международной пролетарской революции и практическая реализация этой возможности.
Изученная здесь конкретная историческая форма революционного «выбора», если рассматривать ее с точки зрения конечной цели, установления равенства и свободы и уничтожения общественных классов, потерпела неудачу из-за исторических обстоятельств, человеческого фактора, но в то же время методология коллективистского преобразования мира пережила крах практического эксперимента. Это и есть то противоречие, с которым постоянно сталкиваются современные представители марксистской традиции, ныне они стараются извлечь соответствующие выводы. При этом автор настоящей книги считает, что современное оправдание «ревизионизма» в конечном счете «подогревает» опровергнутую практически всей кровавой историей XX века гипотезу, согласно которой капитализм в мировом масштабе может быть «цивилизован», может стать системой с «человеческим лицом». Несомненно, что наследие Ленина в теоретическом и политическом смысле противоречит такому предположению. Главное положение ревизионизма состоит в том, что в центре капиталистической системы капитализм может и должен быть «цивилизован». Ленин понимал это положение так, что если система и может быть «улучшена» в каком-то из своих пунктов (больше того, необходимо стремиться к ее улучшению на местах и в международном масштабе), то необходимо осознать, что цена этого «улучшения» будет оплачена населением подчиненных центру регионов или угнетенными социальными группами населения центра. Из этого следует, что улучшение системы в целом равнозначно ее преодолению, иначе говоря, вопрос остается прежним и в наши дни: может ли быть завоевана капиталистическая цивилизация путем социальной эмансипации?
1164
В ленинском марксизме полностью отсутствует «идеологизация» «незапланированного» явления государственного социализма, и этот «дефицит» послужил одной из теоретических опор для Троцкого и его товарищей по партии, а также для многих других (вплоть до Ж. П. Сартра), кто энергично оспаривал смысл и теоретическую обоснованность сталинского тезиса о «построении социализма в одной стране» (декабрь 1924 г.).
1165
См. статью И. К. Пантина, написанную по поводу уже цитированной нами книги Т. И. Ойзермана: Пантин И. К. Исторические судьбы марксизма // Вестник Российской академии наук. 2006. № 8 (август). С. 747–753.