Но пока он сам совершает попытку еще не самоубийства, но испытания себя на возможность добровольной смерти. И что удивительно, толчком к этому стали не германские пессимисты, а веровавший в Бога Лев Толстой.
Николай Фатов пишет, что “в религиозном отношении Андреев-гимназист проявлял полный индифферентизм, хотя, разумеется, исполнял все требуемые начальством обряды… Своим подругам, Пацковским, говорил, что «бога нет», чем приводил их в священный трепет и ужас”.
Но это на поверхности. А в глубине души запрещенное церковной цензурой сочинение Льва Толстого “В чем моя вера?” подействовало на него не меньше, чем роман “Что делать?” Николая Чернышевского на симбирского гимназиста и почти ровесника – Володю Ульянова.
О том, что с ним произошло после чтения Толстого, Андреев рассказал Василию Брусянину:
Увлекся я произведением Толстого “В чем моя вера”, увлекся и проштудировал книгу великих исканий… Прочел, но веры толстовской целиком не воспринял. Положительную часть учения – веру в Бога, совершенствование личной жизни ради одной цели – Бог, – не воспринял и отбросил как нечто чуждое мне, и осталось только то, что отрицалось Толстым до пределов его положительного учения. И я спрашивал себя: какая цель моей жизни, если во мне нет стремле ния к Богу по существу толкований “великого писателя земли русской”? И вот однажды, в ясную майскую ночь я был в компании молодежи. Было весело, шумно и интересно. Возвращались мы по полотну железной дороги. Кто-то в толпе еще спорил, не имея сил покончить с темой, затронутой еще на пикнике. Кто-то пел, другие мальчишествовали, толкались, играли в чехарду. А я отстал от остальных, шел сзади и был мрачен в своем одиночестве. И спрашивал я себя: с какой целью те спорят, с какой целью эти поют? Почему, зачем они это делают? Почему и зачем мы идем по полотну дороги? Для чего строилась эта дорога? Для чего они, мои товарищи, веселятся и живут? И вдруг, на виду у поезда, во мне обострилась мысль о самоубийстве, и я лег между рельс, задавшись вопросом: если останусь жив, значит, есть смысл в моей жизни, если же поезд раздавит меня, стало быть, в этом воля Провидения… Мне зашибло грудь и голову, расцарапало лицо, сорвало с меня куртку, разодрало в клочья, но я все же остался невредим… Тогда мне было 16 лет.
Если он точно вспомнил свой возраст и месяц, когда это произошло, то это случилось ровно за два года до смерти отца, когда семья Андреевых еще жила сытно и обеспеченно[12]. И следовательно, это был исключительно “умственный” поступок, так сказать, теоретическое самоубийство, подобно теоретическому убийству, совершенному Раскольниковым в “Преступлении и наказании”. Подергать Бога за бороду. Испытать себя на прочность.
Зоя Пацковская вспоминала об этом событии несколько иначе, чем сам Андреев в беседе с Брусяниным:
“Под поезд бросился – мы все пошли гулять большой компанией, он был в хорошем настроении; пошли к ботаническому саду вдоль полотна Орловско-Витебской ж.д. Возвращались оттуда уже поздно вечером, часов в 12. Мы все возвращались веселые и довольные. Вдруг видим, что он что-то отбросил, потом оказалось, что пальто, – и побежал к рельсам на насыпь, – мы все окаменели. Когда прошел поезд, он встал бледный, с изорванной рубашкой, и, шатаясь, тихо ушел. Его это страшно потрясло. Он потом был болен, сильное было сердцебиение. Мать просила не рассказывать отцу. Мы боялись его расспрашивать. Потом он сам стал говорить и сказал, что сам не отдает себе отчета, зачем он это сделал; хотел, очевидно, испытать сильное ощущение и судьбу. Я, говорит, все присматривался и заметил, что можно пролежать невредимо, если идет паровоз с высокой топкой (но была большая опасность от крючка, висящего на сцепах вагонов). Я, говорит, старался прижаться как можно больше к земле и натягивал рубашку, чтобы крючок меня не задел. В этот момент, говорит, я все забыл, у меня была лишь неудержимая, страстная любовь к жизни”.
По свидетельству Софьи Пановой, со слов Андреева, он “плакал, когда лежал, – так хотелось жить”.
12
Биографы Андреева Людмила Кен и Леонид Рогов на основании дневника писателя относят этот эпизод к маю 1889 г., когда ему было не 16, а неполных 18 лет. В любом случае это произошло до того, как семья Андреевых впала в бедность.