— Эх, кургузка — семь вёрст до Курска! — по обычаю ямщиков, пугающе протяжно выкрикнул Ферапонт, натягивая вожжи и отклоняясь назад. Англо-нормандец коротко покосился на него вдруг загоревшимся лиловым глазом и пошёл вдоль улицы ещё резвее и размашистее.
— Ты, никак, с ума сошёл, болван! — рассердился Монго, вздрогнув от неожиданности.
Ферапонт, не ответив и даже не оглянувшись, погнал к ближайшей санной переправе — у Троицкого моста.
Встречный ветер на Неве, как огнём, жёг глаза и щёки, губы деревенели, и разговаривать было нельзя. Думать Лермонтову тоже ни о чём не хотелось.
Впрочем, переезд, довольно длинный, совершился неожиданно быстро — то ли благодаря резвости коня, то ли потому, что путь был очень уж привычный: этой дорогой ездили к цыганам в Новую Деревню.
Плоско, как на гравюре, мелькнули в глазах Лермонтова чёрным кружевом нагие деревья на Каменноостровском проспекте, отплыли куда-то назад, в туман, холодно желтевшие стенами заколоченные дачи, и показался знакомый изгиб Черной речки с тихой вереницей плакучих ив, опушённых бледно-голубым инеем.
Когда сани, миновав Чёрную речку, выбрались на Парголовскую дорогу и, визжа полозьями, будто коньками, проехали с полверсты по её гладко укатанному полотну, Монго приказал Ферапонту остановиться.
— Здесь, что ль, выходить? — брезгливо отодвигая подбородком холодный, намокший от дыхания воротник шинели, спросил Лермонтов.
— Да вот мне показалось, будто бы здесь, — отвечал Монго, нерешительно озираясь, — но, наверное, дальше.
Лермонтов недовольно пожал плечами и снова до половины спрятал лицо в воротник.
Длинноногий англо-нормандец, потемневший от талого снега и из рыжего ставший гнедым, шёл всё той же крутой и нарядной рысью, не проявляя никаких признаков утомления.
— Ага, здесь! — сказал вдруг не перестававший озираться Монго и, отстегнув полость на своей стороне, пружинисто соскочил на дорогу.
Сани остановились. Лермонтов тоже вышел и, чтобы размяться, прошёл взад и вперёд учебным шагом, словно в экзерциргаузе[8].
Монго принял от Ферапонта тёмно-коричневый лакированный ящик с пистолетами и, зажав его под мышкой, повёл головой в сторону леса, мутно синевшего саженях в ста от дороги.
— Вот видишь: избушка под ёлками — нам туда...
Между едва различимой избушкой и дорогой скучно горбилось бледными сугробами поле, в придорожных кустах тонко и нелюдимо гудел ветер.
Оставив сани на дороге и приказав Ферапонту ждать, Монго и Лермонтов попробовали поискать тропинку, чтобы не идти по целине, но не нашли.
— Чёрт бы побрал дуэли и дуэлистов! — с полушутливой неприязнью сказал Монго и, шагнув с дороги в нетронутый снег, сразу же провалился по колено.
Лермонтов рассмеялся:
— А как быть с секундантами?
— А так же, как и с остальными дураками, — выпрастывая из сугроба длинную ногу в щегольском мелком ботинке, ответил Монго, — предоставить их собственной участи...
Когда они, уставшие, подошли к избушке — покинутой сторожке лесника, — около неё никого не было. Монго достал часы. Было двенадцать без четверти.
— Ждать, ждать, всегда ждать, — с унылой покорностью вздохнул он, ища глазами, куда бы поставить надоевший ящик с пистолетами. — Неужели у этих потомков Баярда недостанет великодушия приехать без опоздания?
— Уж больно высокую родословную ты приписываешь этим клеркам! — презрительно скривившись, ответил Лермонтов...
Устав наблюдать за дорогой, на которой одиноко темнели столыпинские сани, Лермонтов рассеянно оглянулся и вдруг совсем близко увидел выходящих из мелочей[9] французов — своего противника и его секунданта, графа д’Англеса, с которым познакомился в январе, на балу во французском посольстве.
Они, видно, подъехали с другой стороны и по глубокому снегу медленно пробирались через заросли, на каждом шагу отклоняя от лиц угрожавшие жгуче-холодным прикосновением упругие еловые лапы.
— Идут, — с облегчением сказал Лермонтов, чувствуя вину за то, что Монго продрог и начинает беситься.
Подойдя почти вплотную, французы одновременно и церемонно, как на дипломатическом приёме, поклонились. Лермонтов взглянул на их некрасиво и жалко покрасневшие носы, и эта церемонность показалась ему смешной; но, вспомнив наивно-категорические рекомендации дуэльного кодекса и подражая Монго, он опустил глаза и ответил на поклон сдержанно и корректно.