Я уже говорил, что музыку я не особенно любил, или хотя и любил, но она почти никогда не делала на меня сильного впечатления или, по крайней мере, слабейшее в сравнении с любимыми книгами. Но ради игры, ради обезьянничанья, совершенно в том же роде, как я складывал и разбирал часы, я пробовал иной раз сочинять музыку и писать ноты. При своих музыкальных и вообще хороших ученических способностях вскоре я самоучкою дошел до того, что мог сносно занести на бумагу наигранное на фортепиано, с соблюдением верного разделения. Через несколько времени я начал уже немного представлять себе умственно, не проигрывая на фортепиано, то, что написано в нотах. Мне было лет одиннадцать, когда я задумал сочинить дуэт для голосов с аккомпанементом фортепиано (вероятно, по случаю глинкинского дуэта). Слова я взял из детской книжки; стихи, кажется, назывались «Бабочка». Мне удалось написать этот дуэт. Я припоминаю, что это было что-то достаточно складное. Из других моих сочинений того времени помню только, что я начал писать какую-то увертюру в 2 руки для фортепиано. Она начиналась Adago, потом переходила в Andante, потом в Moderate, потом в Allegretto, Allegro и должна была кончиться Presto. Я недописал этого произведения, но очень тешился тогда изобретенной мною формой.
Разумеется, мои учительницы не принимали никакого участия в моих композиторских попытках и даже не знали о них; я конфузился говорить о своих сочинениях, а родители мои смотрели на них как на простую шалость, игру; да это в то время так действительно и было. Сделаться же музыкантом я никогда не мечтал, учился музыке не особенно прилежно, и меня пленяла мысль быть моряком. Действительно, родители хотели отдать меня в Морской корпус, так как дядя мой, Николай Петрович, и брат были моряки.
В конце июля[6] 1856 года я впервые расстался с матерью и дядей: отец повез меня в Петербург, в Морской корпус[7].
Глава II
1856–1861[8]
Головины. Морской корпус. Знакомство с оперной и симфонической музыкой. Уроки Улиха и Ф.А.Канилле.
Приехав в Петербург, мы остановились у П.Н.Головина[9] (товарища и друга моего старшего брата).
Водворив меня в Морском корпусе, отец уехал обратно в Тихвин. Еженедельно, по субботам, я приходил к П.Н.Головину, жившему с матерью своею Марией Андреевной, и оставался там до воскресенья вечера. В корпусе я поставил себя недурно между товарищами, дав отпор пристававшим ко мне, как к новичку, вследствие чего меня оставили в покое. Я ни с кем, однако, не ссорился, и товарищи меня любили. Директором Морского корпуса был Алексей Кузьмич Давыдов. Сечение было в полном ходу: каждую субботу, перед отпусками, собирали всех воспитанников в огромный столовый зал, где награждали прилежных яблоками, сообразно с числом десятков (баллов), полученных ими из разных научных предметов за неделю, и пороли ленивых, т. е. получивших 1 или 0 из какой-либо науки. Между товарищами развито было так называемое старикашество. Старый, засидевшийся долго в одном классе, воспитанник первенствовал, главенствовал, называясь старикашкой, обижал слабых, а иногда даже равных по силе, заставляя себе служить, и т. п. При мне в нашей 2-й роте таковым был некий 18-летний Бал к, позволявший себе возмутительные вещи: он заставлял товарищей чистить себе сапоги, г/гни мал деньги и булки, плевал в лицо и т. д. Меня, однако, он не трогал, и все обстояло благополучно. Я вел себя хорошо, учился тоже хорошо. О музыке я в то время какого забыл, она меня не интересовала, хотя по воскресеньям я начал брать уроки у некоего г. Улиха на фортепиано. (Улих был виолончелистом в Александрийском театре и плохим пианистом.) Уроки шли самым заурядным образом. На ле-то 1857 года я ездил в отпуск к родителям и помню, с каким сожалением и даже горем расстался с Тихвином для возвращения в Морской корпус в конце августа.
В учебном сезоне 1857/58 года я учился хуже, вел себя тоже хуже; сидел однажды под арестом. Музыкальные уроки продолжались и шли так себе, но у меня проявилась любовь к музыке. С Головиными я был два раза в опере: в русской (давали «Индру» Флотова) и в итальянской (давали «Лучию»)[10]. Последняя произвела на меня большое впечатление: я запомнил кое-что, старался наиграть на фортепиано, слушал даже шарманки, игравшие из этой оперы, пробовал писать какие-то ноты, именно ноты писать, а не сочинять.
Старший брат мой вернулся из дальнего плавания и был назначен командиром артиллерийского корабля «Прохор». На ле-то он взял меня в плавание. Мы стояли целое ле-то в Ревеле, производя стрельбу в цель. Брат старался приучить меня к морскому делу: учил управляться на шлюпке под парусами, посылал на работы. Жил я у него в каюте, а не с прочими воспитанниками. Во время тяги вант я, стоя на выбленках под марсом бизань-мачты, упал в море, — к счастью, в море, а не на палубу. Я выплыл, меня подхватили на шлюпку, и я отделался только испугом и небольшим ушибом (вероятно, о воду), наделав страшный переполох и напугав, конечно, брата[11]. В конце лета я ездил в отпуск в Тихвин.
6
6. Вероятнее, что А.П.Римский-Корсаков с сыном приехал в Петербург в августе, так как 20 августа был приемный экзамен для поступления в Морской корпус. См.: «Выписка на кадета Н.А.Римского-Корсакова» из книги для поступающих в Морской корпус; в графе «Когда представлен» значится: «20 августа 1856 г.» (ЦГАВМФ, фонд Морского кадетского корпуса, д. № 8850, л. 27). В письме к родителям от 5 октября 1861 г. Николай Андреевич писал: «Проходя по Конюшенному мосту, я видел перестроенный дом графини Зубовой и вспомнил август месяц 1856 г., когда мы в нем жили с папа… А ведь с тех пор прошло пять лет и полтора месяца» (Архив Н.А.Римского-Корсакова в РНБ).
7
7. В первом и всех последующих изданиях «Летописи» здесь имелась пометка: «Написано в 1876 г.» В подлиннике такой фразы здесь нет. Точная дата написания главы, а именно «30 августа 76 г.», выставлена автором вверху первой страницы рукописи, перед началом повествования. РимскийКорсаков повсюду в «Летописи» точно отмечает год, месяц и число, когда была написана каждая часть текста; эти указания он дает либо перед началом изложения (в меньшинстве случаев), либо по окончании его. В настоящем издании датировка написания отдельных частей «Летописи» вынесена в примечания.
8
1. В автографе справа над первой строкой текста сделана пометка «11 апреля 1887 г.» —дата написания.
9
2. Головин Павел Николаевич (1826–1862), капитан 2-го ранга, музыкант-любитель, поэт. Общение с П.Н.Головиным и его сестрой Прасковьей Николаевной Новиковой, пианисткой, ученицей Ф.А.Канилле, имело большое значение для развития будущего композитора.
10
3. Оперу Флотова «Индра» Н.А.Римский-Корсаков слушал между 30 августа и 9 сентября, а «Лучию» Доницетти —в первый раз 9 сентября 1857 г. Впечатления от этих первых посещений оперных театров описаны в неопубликованных письмах к родителям от 9 и 15 сентября 1857 г. (Архив Н.АРимского-Корсакова в РНБ).
11
4. Падение с вантбизань-мачты произошло, видимо, 23 июня 1858 г. В письме к родителям Воин Андреевич писал 30 июня: «С Никой неделю тому назад был случай, который поможет ему вылечиться от рассеянности… Он стоял на вантах и до того замечтался, что не держался за них руками. В это время лопнула одна снасть, ванты встряхнуло от сотрясения мачты, и он слетел в воду, да счастье еще, не задел ни за что при падении… Он порядочно испугался, но, к счастью, это не произвело на него такого впечатления, чтобы он потом робел лазать» (Семейный архив Римских-Корсаковых).
Сам же Николай Андреевич сообщил родителям о падении только через месяц: «Свалиться из-под марса —ведь это выше, чем с седьмого этажа», — писал он 23/V1858 г. Отрывок из этого письма цитирован в книге А.Н.Римского-Корсакова «Н.А.Римский-Корсаков. Жизнь и творчество». Вып. 1. С. 57.