Чаро, ружьеносец мисс Мэри, который пытается внушить ей, что чему быть, того не миновать.
Я сидел у костра в старой, купленной когда-то в Айдахо пижаме, поношенных противомоскитных ботинках из Гонконга, теплом шерстяном халате из Пендлтона, штат Орегон, и пил «виски с содовой», добавляя к виски из подаренной мистером Сингхом бутылки кипяченую воду горного ручья, пропущенную через сифон из Найроби.
«Чужой я здесь», – подумал я. Но виски возразило, а в это время суток правда всегда на его стороне. Виски может быть правым или ошибаться, но оно сказало, что я не чужой, и я знал – ночью с ним лучше не спорить. В любом случае мои ботинки у себя дома, потому что они сшиты из страусиной кожи, и я вспомнил лавку сапожника в Гонконге, где нашел эту кожу. Нет, нашел ее не я. И тогда я стал думать о том, кто же нашел эту кожу, и о тех временах, а потом о разных женщинах и о том, каково бы им было в Африке и как мне повезло, что я знал прекрасных женщин, влюбленных в Африку. Я знавал и невыносимых женщин, из тех, что приезжали сюда лишь развлечься, и настоящих стерв, и нескольких алкоголичек, для которых Африка была просто-напросто еще одним местом для безудержного распутства и пьянства. Стервы охотились только за мужчинами, хотя, случалось, постреливали и в других животных, а алкоголички жаловались, что не могли не пить, лишь только поднимались выше уровня моря. Но и на уровне моря они напивались ничуть не меньше.
У алкоголиков всегда находился повод – какая-нибудь необыкновенная трагедия, но те, кого я знал, были пьяницами и прежде. Белые самцы-пьяницы в Африке так же утомительны, как и бывшие алкоголики. За редким исключением, я не знаю никого скучнее бывшего алкоголика. По сравнению с ним все прочие достопримечательности: бывший фальшивомонетчик, сводник в отставке, исправившийся карточный шулер, бывший полицмейстер, бывший министр-лейборист, бывший неудавшийся посол в какой-либо из стран Центральной Америки, стареющий чиновник службы нравственного перевооружения,[19] временно исполняющий обязанности премьер-министра Франции, бывшая коронованная особа, бывший политический радиокомментатор, удалившийся от дел миссионер, страстный рыболов, напичканный статистическими данными, лишенный духовного сана священник – ослепительно интересные и обаятельные личности.
Я вспомнил одного бывшего алкоголика, которого встретил последний раз в Найроби. Он очень обрадовался, увидев меня, и тут же предложил выпить. Они обычно торчат в барах в часы, когда там и так полно народу, занимают место какого-нибудь честного выпивохи и, потягивая свой томатный сок или ячменный отвар с мускатным орехом, бросают по сторонам взгляды, в которых сочетается убежденность сторонника «нравственного перевооружения», отрешенность аиста марабу и любопытство фешенебельного владельца похоронного бюро, превысившего свой банковский кредит.
– Хем, старина, – сказал мой «большой друг». – Дружище. Что будешь пить?
– То же, что и ты.
– Но это всего лишь ячменный отвар с мускатом.
– То, что нужно. Бармен, ячменный отвар с мускатом и двойной розовый джин.
– Я бы не стал их смешивать, дружище.
– Будь по-твоему. Выпью отдельно. Что слышно о старине Стивенсе?
– Плохо. Плохо. Хуже не бывает. Дрожит как лист. Отправился на озеро Тана и подстрелил великолепного буйвола. Говорит, двести фунтов, не меньше. Сам знаешь, как они привирают.
– Конечно.
– Промазал в слона с двадцати ярдов. С ним покончено. Сомневаюсь, чтобы он объявился снова.
– Есть что-нибудь от Дорча?
– И ему конец. Не знаю даже, где он и с кем. Трагический случай. Встретил его как-то на Ямайке. Смотрит невидящим взглядом. Думал, я твой брат.
– Бедняга Дорч. Можем мы что-нибудь для него сделать?
– Ты мог бы ему помочь.
– Надо подумать. Старина Дорч всегда нравился мне.
– Однако он пропал. Совсем угас. Боюсь, не отличит день от ночи.
– Это не удивительно, если он на Ямайке: здесь может быть ночь, в то время, когда там день.
– Точно. Только он уже не на Ямайке. Вернулся в Лондон.
Принесли ячменный отвар с мускатом, и я выпил. Напиток был пьянящий, но не очень крепкий.
– Неплохо. Теперь я понимаю тебя. – Я сделал глоток розового джина. – С ячменным отваром он на голову выше виски. Забыл, как оно застревает в горле.
– Теперь ты в норме? – спросил мой «милый старый друг».
– Вполне.
– Выглядишь ты лучше, чем мне рассказывали.
– Великолепно. Как бродячая сука.
– Я слышал, ты тут немного повеселился.
– Хочешь сказать, напился?
– Да нет. Просто немного погулял. Знаешь, виски действительно ужасная отрава.
– Кто тебе сказал?
– Старший официант.
– Верно. Я был здесь с молодым С. Д. Мы действительно отмечали кое-что.
– Годовщину?
– Нет. Одно событие.
– Можешь поделиться?
– Нет.
– Извини. Я не хотел быть навязчивым.
– Слышал что-нибудь о старине Хормонсе?
– Конец ему. И трех месяцев не протянет. Может быть, уже все кончено.
– Мы бы знали. Ты ведь получаешь «Телеграф» авиапочтой? Сообщение о его смерти наверняка было бы в газете.
– Твоя правда. Это моя любимая газета. Полно сообщений о ветеранах. Пропили свою жизнь.
– Не совсем так. Я бы не сказал, что старина Хормонс всю жизнь провел за бутылкой.
– Нет, – сказал он. – Нужно быть справедливым.
– «Темпест».[20] не был рассчитан на пьяниц. Он весил семь тонн и шел на посадку почти со скоростью «спитти»[21]
– Не совсем так, дружище. Не совсем так.
– Совсем не так. Я просто хотел напомнить тебе.
– Какие были времена, – сказал он. – Какие парни! Удивительно, как быстро они угасают теперь. А все эта отрава! Доказанный факт. Тебе еще не поздно бросить, старина Хем.
– По правде говоря, мне еще чертовски рано бросать. Мне это нравится и помогает. Ну что, ты будешь? А то мне пора бежать.
– То же самое. Послушай, ты не обиделся?
– Нисколько.
– Найдешь меня, если смогу быть чем-то полезен?
– Обязательно.
– Должно быть, ты и этот мальчишка, К. Д., что ли, отмечали здесь нечто особенное?
– Помянули слона, грозу мраморного карьера, откуда в Найроби поставляют камни для надгробий.
– Представляю себе зрелище. Ты бы прихватил меня в следующий раз? Сколько потянули бивни?
– Еще не взвешивал.
– Для такого спектакля нужно, конечно, разрешение департамента охоты. Наверное, там я и увижу эти бивни.
– Пожалуй, я попридержу их немного. Боюсь, ты меня неправильно понял.
– Ясно, – сказал он. – Но будь осторожен, дружище. Может, прихватишь меня как-нибудь?
– Полагаюсь на тебя, Фредди, – сказал я. Я заплатил за выпитое, и он сунул что-то в карман моей куртки.
– Что это?
– Прочти. Не повредит.
Это было три месяца тому назад душным полднем в переполненном баре «Нью-Стэнли», и теперь, сидя у костра, я думал: «Господи, пожалей выпивох, но, пожалуйста, спаси нас от бывших пьяниц, от проповедей за или против. Избавь».
Мы с Мэри очень обрадовались, когда С. Д. вернулся в лагерь. Он тоже был рад, потому что за это время стал почти что членом семьи и в разлуке нам всегда недоставало друг друга. Он любил свою работу и почти фанатически верил в ее важность. Он любил животных и хотел заботиться о них и опекать, и я думаю, это единственное, что он ценил; это да еще, пожалуй, очень строгий и сложный моральный кодекс.
Он был немного моложе старшего из моих сыновей, и если бы в середине тридцатых годов я осуществил свой план и отправился на год-другой работать в Аддис-Абебу, то познакомился бы с ним, когда ему было двенадцать, потому что в то время он дружил с пареньком, у родителей которого я должен был остановиться. Но я не поехал. Вместо меня туда отправились вояки Муссолини. Приятеля, у которого я собирался остановиться, перевели на другую дипломатическую работу, и я упустил возможность познакомиться с двенадцатилетним С. Д. Когда мы встретились, у него за плечами уже была долгая, очень трудная и неблагодарная война да еще прекрасно начатая карьера в британском протекторате, которую он вынужден был оставить. Он командовал нерегулярными войсками, а это, если быть откровенным, самое неблагодарное занятие на войне. Если операция проведена успешно, так, что у вас почти нет потерь, а противнику нанесен большой урон в живой силе, то в штабе ее расценивают как неоправданную и предосудительную бойню. Если же вы вынуждены вести бой в скверных условиях со значительно превосходящими силами противника и при этом побеждаете, но представляете длинный список убитых, то в штабе критически замечают: «У него слишком большие потери». Честному человеку командование нерегулярными войсками не сулит ничего, кроме неприятностей. Сомневаюсь, чтобы по-настоящему честный и талантливый солдат мог ожидать от этой службы что-либо, помимо гибели.
19
Нравственное перевооружение – движение за изменение мира путем изменения жизни; основано в 1938 г. американским евангелистом Фрэнком Бухманом.
20
«Темпест»– бомбардировщик среднего радиуса действия, находился на вооружении ВВС США в период Второй мировой войны.