В великом элевзинском праздничном шествии изображение Якха несли впереди. Трудно сказать, каким богом являлся Якх; по всей вероятности он был отроком или новорожденным сыном, подобно этрусскому Тагесу, носившему прозвище "возникшего из свежей борозды отрока", так как по сказанию он произошел из борозды, которую оставил за собой крестьянин, работавший плугом. В этом образе нельзя не узнать мотив Мондамина; плуг известен своим фаллическим значением, а борозда индусами олицетворялась женщиной. Психология этого образа есть совокупление перенесенное обратно на до-половую ступень, ступень питания; сын есть съедобный злак пашни. Якх отчасти является сыном Деметры или Персефоны, отчасти же супругом: герой является своим собственным породителем. Его отожествляли с Дионисом, в особенности с фракийским Дионисом-Загреем, которому приписывалась типичная судьба возрождения:
Гера подстрекала титанов против Загрея, который, пытаясь от них избавиться, превращался в различные образы. Наконец, когда он принял образ быка, они настигли его в этом образе, убили, разорвали на куски и бросили их в котел, но Зевс убил их молнией и проглотив еще трепетавшее сердце Загрея, возвратил ему жизнь, Загрей же появился вновь в виде Якха.
Якх держит факел, фаллический символ произрождения по свидетельству Платона[540]. В праздничном шествии везли также веялку — колыбель Якха (ликнон — мистическая колыбель Якха). По орфической легенде[541] Якх был воспитан у Персефоны, где он проснулся после трехлетнего сна в веялке ликноне. Это явно соответствует нашему рассказу о Мондамине. 20-й день Боэдромиона (месяц Боэдромион продолжался приблизительно с 5 сентября по 5 октября) назывался Якхом в честь героя. В этот день вечером на берегу моря происходил большой праздник факелов, причем изображались поиски и жалобы Деметры. В индейском эпосе Деметру, блуждающую по всей земле без пищи и питья в поисках дочери, заменяет Гайавата. Как и она, он обращается ко всем созданиям, не получая ответа. Как Деметра лишь у подземной богини Гекаты узнает о судьбе дочери, так и Гайавата лишь в глубочайшей интроверсии (спустившись к матерям) находил то, что он ищет, т. е. Мондамина[542]. Тоска по матери является так же рождающею матерью (сначала поглощающей, затем рождающей). О действительном содержании мистерий мы узнаем следующее из свидетельства епископа Астерия (около 390 г. по Р. X.): "Не там ли (в Элевзисе) совершается мрачное нисхождение и торжественное совместное пребывание гиерофанта и жрицы, совершающееся наедине, между им и ею? Не гасятся ли факелы и не считает ли бесчисленная толпа, что совершенное обоими в темноте совершается во благо ей (толпе)?" Это несомненно указывает на торжество гиеросгамоса, происходившее в подземном пространстве, в лоне матери-земли. Жрица Деметры, вероятно, является при этом заместительницей богини земли, т. е., примерно, бороздой. Нисхождение во внутрь матери-земли также принадлежит к символике материнского чрева; оно было весьма распространено под видом пещерного культа. Плутарх говорит о магах, приносивших жертвы Ариману "в местах не освещенных солнцем". У Лукиана маг Митробарзан спускается в "пустую, лесистую, бессолнечную местность". По свидетельству Моисея из Корены в Армении воздавали божеские почести "сестре огню и брату источнику" в пещере. Юлиан рассказывает, по легенде об Аттисе, о "нисхождении в пещеру", из которой Кибела извлекает, т. е. рождает своего сына-возлюбленного[543]. Пещера, в которой родился Христос в Вифлееме ("дом хлеба"), была, по-видимому, пелеумом Аттиса.
К празднеству гиеросгамоса нужно отнести и дальнейшую символику элевзиний, именно мистические ларцы, содержавшие, по свидетельству Климента Александрийского, печенье, пожертвованную соль и фрукты. Но переданная Климентом синфема (признание мистов) указывает и на другое еще: "Я постился, я пил Кукеон, вынимал из ларца, но исполнив свою работу, снова возвратил вынутое в корзину, а из корзины в ларец." Вопрос о том, что именно лежало в ящике, точнее выяснил Дитерих[544]. "Работой" он считает фаллическую деятельность, которую должен был предпринять мист. И действительно, существует изображение мистической корзины, в которой лежит окруженный фруктами фаллос[545]. На так называемой лователлинской могильной вазе, рельефы которой считаются изображениями элевзинских церемоний, изображен мист, ласкающий обвивающуюся вокруг Деметры змею. Эта ласка, внушающего страх животного, указывает на преодоление кровосмешения в культе[546]. По свидетельству Климента Александрийского в мистическом ларце также находилась змея[547]. В данном случае змея, разумеется, является символом фаллическим (запрещенный по отношению к матери фаллический акт). Роде упоминает[548], что при арретофориях в жерло у Тесмофориона бросали печенье, изображавшее фаллос и змею; это было празднеством благословения детей и жатвы[549]. При посвящениях змея также играла большую роль; ей при этом давалось достойное особого внимания название: "бог чрез влагалище или грудь". Климент упоминает о следующем символе сабацийских мистерий; "Бог, проходящий через грудь, есть, однако, дракон, и как таковой пронизывает он грудь посвящаемых". От Арнобия мы также узнаем следующее: "Золотая змея опускается посвящаемым за пазуху и вынимается потом внизу". В 52-м орфическим гимне Вакхею дается название: "находящийся под сердцем"; это указывает на то, что бог (libido) входит в человека как бы через женский детородный член[550]. По свидетельству Ипполита гиерофант восклицал во время мистерии: "Священного мальчика родила Великая, Бримо Бримоса". Это как бы рождественское евангелие приобретает особое значение[551] благодаря сохранившемуся преданию о том, что афиняне "тайно показывают принимающим участие в эпоптии великую и изумительную и совершеннейшую эпоптическую тайну — срезанный колос"[552].
Параллельным мотиву смерти и воскресения является мотив потери и нахождения. Он появляется в совершенно одинаковом культе, именно в весенних празднествах подобных гиеросгамным, во время которых изображение бога прятали и находили вновь. По неканоническому преданию, Моисей двенадцати лет покинул родительский дом, чтобы идти поучать людей. Подобно этому и Христос был потерян родителями и вновь найден ими поучающим премудрости; по магометанской легенде Моисей и Иисус Навин теряют рыбу, вместо которой появляется учитель премудрости Хидгер (отрок Иисус в храме); так же внезапно является из лона матери обновленно юным бог хлеба, считавшийся потерянным и умершим. То, что Христа положили в ясли, также есть указание на корм. Поэтому Робертсон устанавливает параллель между ликноном и яслями[553].
Благодаря всему этому нам становится понятным, почему элевзинские мистерии столь утешительно поддерживали потусторонние надежды мистов, что доказывается, между прочим, следующей прекрасной злевзинской эпитафией:
Прекрасную, воистину, тайну возвещают блаженные боги! Благословением смертным, а не проклятием, является смерть?
То же говорится про мистерии и в следующем гимне Деметре[554]:
Блаженны видевшие это, из обитающих на земле людей!
Но и в отуманивающей темноте смерти
Не равен будет жребий того, кто не участвовал в священных действиях.
Элевзинскому символу присуще бессмертие; мы вновь находим его же в церковной песне Самуила Прейсверка
(19-е столетие):
"Над твоим делом мы стоим, Господи Иисусе Христе! И оно не может погибнуть, ибо твое оно. Лишь пшеничное зерно, ранее чем взойти на свет Божий, принося плод, должно умереть в чреве земли, отказавшись от своей же сущности. О Иисусе, глава наша! Страданиями твоими ты поднялся на небеса и всякого верующего ты ведешь тою же дорогою. Так приведи же и нас к участию в страданиях и в царствовании. Проведи нас к свету вратами твоей смерти, вместе с твоим делом."
542
Точною параллелью этого является японский миф Изаиаги, который, последовав в подземный мир за умершею своею супругою, умоляет ее вернуться. Она согласна на это, но просит его: "О, если бы ты мог не смотреть на меня! Изанаги же зажигает свет гребнем своим, то есть мужественною частью последнего (просверливающий огнем фаллос), и благодаря этому теряет свою супругу. (Фробениус 1 с. стр. 343) Супругу нужно заменить матерью. Вместо матери герой добывает огонь, Гайавата — маис, Один — руны, мучительно вися на дереве.
545
Напр. на Кампанском рельефе у Ловителли (IV, фиг. 5). Подобно этому, у Веронеэа Приап держит наполненную фаллосами корзину.
546
Ср. Гримм: II, IV, стр. 399. Лаская и целуя дракона или змею, это внушающее ужас животное превращают в прекрасную женщину, которую герой таким образом добывает.
549
Мать, земля, является тою, которая дарует питание. Мать в этом случае стоит на дополовой ступени. Поэтому и ев. Доминик услаждается питанием от груди Матери Божией. По мнению племени Намаква солнечная женщина состоит из сала. Ср. по этому доводу маниакальные идеи величия моей пациентки, утверждавшей: "Я — Германия и Гельвеция из исключительна сладкого масла".
550
Ср. картины, данные Ницше: "вонзившись в собственную шахту" и т. д. В одной молитве Гермесу, на лондонском папирусе, говорится: "Приди ко мне, владыка Гермес, как плод в чрево женщины". Папирус CXXII, стр. 2 и ел. Цит. Дитерих: 1. с. стр. 97.
552
Типичным богом эериового хлеба в древности был Адонис, смерть и восстание которого праздновались ежегодно. Он был сыном-возлюбленным матери, ибо зерновой хлеб является и сыном и оплодотворяющим лоно матери-земли, как совершенно справедливо замечает Робертсон в Evang. Myth., стр. 36.