На заросшем бурым густым кустарником склоне, почти скрываясь в зарослях, стояли три больших трехосных грузовика — «Студебеккер», «Хеншель» и «Татра», все с плохо замазанными на бортах румынскими крестами. Пятеро полуголых мужчин, тяжело отдуваясь, переносили в кузова машин тяжелые ящики, которые им подавали из неприметного, хорошо замаскированного в поверхности земли схрона. Платов, насвистывая мотивчик из репертуара Лещенко, равнодушно барабанил пальцами по крылу переднего грузовика, Штехель, стоявший рядом, бережно прижимал к животу небольшой потертый саквояж. Время от времени он встревоженно поглядывал на стоящий в отдалении «Додж», на одной из задних скамей которого виднелся отрешенный профиль Иды, нервно сжимавшей в руках сумочку.
— Все, чисто, — пропыхтел один из мужчин, тяжело опуская в кузов последний ящик.
— Поехали!.. — Платов решительно забрался в кабину головной «Татры», завел двигатель. — Время, время, парни…
Водители суетливо закрывали задние борта своих грузовиков. Зарычали моторы. Тяжелые машины одна за другой медленно, раскачиваясь на ухабах, поползли, раздвигая кустарник.
Дождавшись, когда они скроются, Штехель с тихим счастливым смехом погладил саквояж, который прижимал к груди. Его помощники, тяжело дыша, глядели на него, ожидая распоряжений.
— Ну вот и все… Мы свое дело сделали, а?.. Все… Осталась самая малость… Всего-ничего… — Штехель помотал головой, словно отгоняя счастливое оцепенение, и решительно махнул рукой в сторону «Доджа»: — Поехали на баркас.
Мужчины направились к джипу. Водитель, усаживаясь на пыльное, нагретое солнцем сиденье, развязно подмигнул Иде:
— Запарились, дамочка, ждать?..
Ответом ему был холодный, равнодушный взгляд. Водитель поспешно отвернулся от женщины и с ожесточением воткнул ключ в замок зажигания.
Три тяжело груженных трехосных грузовика с ревом втянулись в естественный коридор из могучих каштанов. Прежде это был парк какого-нибудь одесского судовладельца-миллионера. Но неумолимое время оставило от усадьбы искрошенные, заросшие лопухами кирпичи фундамента, от большого пруда — затянутое ряской болотце с лягушками, а от парка — вконец одичавшие, вытянувшиеся и вверх, и вширь могучие деревья, разросшиеся, как душе угодно. Последняя война оставила в бывшей усадьбе свои следы — парк наискось пересекали окопы полного профиля, уже наполовину осыпавшиеся, заросшие буйной зеленью. Кое-где в кустах рыжела проржавевшая колючая проволока.
На обширной поляне грузовики остановились. И тотчас из зарослей кустарника показался расхлябанный, нагло улыбающийся телохранитель Гузя по кличке Шатало. На поясе у него висело сразу два пистолета в кобурах, еще один «парабеллум» был заткнут за голенище сапога.
— Заблудились или чего ищете?—дурашливо сдернул кепку с виска Шатало, глядя снизу вверх на сидящего за рулем Платова.
Тот не спеша выбрался из кабины, вынул оттуда же помятую, ношенную советскую офицерскую форму и звучно захлопнул дверцу.
— Гузя зови.
— А я ж таких не знаю, — паясничая, заявил Шатало.
Платов, присев на подножку машины, так же неторопливо, основательно натягивал сапоги. Затянул ремень, согнал складки гимнастерки за спину. Военная форма сидела на нем как влитая… И глянул на бандитскую шестерку еще раз, уже пристально:
— А ты позови…
На минуту Шатало растерялся, потом взмахнул рукой и рассыпался злобным свистом. Кусты ожили. На поляну высыпало не меньше сотни вооруженных людей, смотревших на Платова, который принял облик капитана Советской армии, кто равнодушно, кто с интересом, кто с издевкой. Гузь, по-прежнему в немецком мундире, со «шмайссером» на шее, медленно подошел к Платову. Он громко хрустел ядрами грецких орехов, закидывая их по одному в рот.
— Ты старший? — сипло осведомился Гузь, глядя на Платова так, словно видел его впервые.
— Я.
— Ну, ставь задачу…
— Зови своих командиров, — пожал плечами Платов. — Что мне, дважды повторять?
— А ты нам расскажи, — ухмыльнулся Гузь. — А я послухаю…
— Хорошо, — помедлив, кивнул Платов. — Наша задача — ворваться в центр Одессы и захватить штаб военного округа. Потом небольшими группами…
Гузь легонько помахал рукой с зажатым в ней орехом — погоди, погоди, мол.
— Ну, захватим… А нас потом и постреляют там. А?
— Это приказ из Центра, — твердо произнес Платов.
Гузь кинул в рот орех, брезгливо отряхнул руки, выразительно скривился. Шатало, уловив настроение шефа, нагло ухмыльнулся, демонстративно положив руки на кобуру.
— За оружие спасибо, — неспешно проговорил Гузь. — А на Одессу мы не полезем.
— Провалится операция — вас не контрразведка будет искать. А свои. По всей Украине. А границу перейдете, найдут и там.
— А найдут ли? — нагло улыбнулся Гузь, глядя в глаза Платову.
— А чего искать? — ответил ему Платов точно такой же улыбкой. — Вот же ты… лежишь.
Шатало суматошно вырвал было из кобуры пистолет, чтобы защитить шефа, но грянул выстрел. Пуля отбросила телохранителя на несколько шагов назад. В руке Платова дымился ТТ. Ошеломленный Гузь с ужасом смотрел на дырку во лбу своей шестерки.
— Ну, кто еще желает?.. — Платов обвел глазами замершую толпу и, выдержав паузу, продолжил: — Выбирайте… Или сейчас мы захватываем Одессу и всколыхнем тем самым всю Украину! И Киев, и Харьков, и Львов, и Днепропетровск — все за нами поднимутся против большевистской власти!.. Или будете всю свою недолгую жизнь бегать и от своих, и от чужих!.. Эта паскуда, — он ткнул стволом в сторону убитого, — свой выбор сделала… Теперь выбор за вами! Боевые вы хлопцы или стадо трусливое?..
Толпа вооруженных людей молчала. Но в этом молчании было что-то, что давало Платову возможность обращаться с ней уверенно и властно.
— Командиры чет и роев [10]— ко мне! — после паузы резко скомандовал он. — Остальным — переодеваться в советское и бегом грузиться! А ты, — он в упор, с пренебрежительной усмешкой глянул на поникшего Гузя, — сбрей бороду… Советскому офицеру она не к лицу.
Платов сунул пистолет за пояс, развернулся и зашагал к грузовику. Из толпы по одному начали выбираться понурые, молчаливые командиры, увешанные оружием.
…Солнце косо падало на подоконник. В окно врывался веселый щебет птиц. Во внутреннем дворе водитель, сержант Костюченко, тщательно мыл серый «Опель-Адмирал».
Изредка Кречетов косился туда, на этот знакомый, ставший уже привычным двор, на мокрую от пота спину парня, на блестящую от воды крышу машины. Хорошо им, этим простым людям с их простыми заботами. Поесть, поспать, порадоваться летнему солнцу… Кречетов вздохнул и вернулся к своему занятию — игре в перышки. Щелкали стальные перья, соприкасаясь друг с другом. Старая-престарая гимназическая игра.
«А еще можно было воткнуть в парту расщепленное перо и дергать за него, — неожиданно вспомнил он и даже улыбнулся. — Я так делал в гимназии, в Дубровнике… Какой это был год? Кажется, двадцать первый. А учитель у нас был родом из Одессы, и от него-то я впервые услышал об этом сказочном городе, где есть памятник Дюку, где жил Пушкин, где цветут акации… Тогда казалось, что все это потеряно для нас, эмигрантов, навсегда. Ну что ж, скоро увидим — навсегда или нет».
Зазвонил телефон на столе. Он рывком снял трубку.
— Майор Кречетов у аппарата. Никак нет, я сейчас крайне занят… Так точно, к семнадцати освобожусь…Есть — прибыть в семнадцать!..
Он положил трубку, на рычаг и снова присел на подоконник…
На углу, у здания военной комендатуры, стоял, рассеянно подкидывая на ладони камушек и делая вид, будто читает приклеенный к стене свежий номер «Большевистского знамени», Чекан. Невнимательно косился на небольшую группу молодых офицеров, которые, смеясь и переговариваясь, только что миновали его и теперь подходили к комендатуре. Впереди шествовал дюжий лейтенант ветеринарной службы. Веселой гурьбой офицеры поднялись по ступенькам ко входу в комендатуру, небрежно отвечая на приветствия вытянувшегося по стойке «смирно» часового…
10
Чета, рой — подразделения украинских националистов. Три роя составляли чету, три четы — сотню