Его куда-то принесли и, опустив паланкин, приказали выходить. Чхунгён догадался, что он попал в самое логово разбойников! Бесстрашно выйдя из паланкина, он огляделся. Высоченные горы, будто огромная ширма, окружали это место со всех сторон. Всюду громоздились причудливые скалы и утесы, темнели густые заросли высокого стройного бамбука, текли, огибая горы, глубокие ручьи и длинные речки. Тут и там низвергались водопады — будто прыгали миллионы брызг-жемчужин. Дальние ущелья и лощины терялись в белых облаках и голубой дымке, опоясавших горы со всех сторон. Чхунгён оглянулся на перевал, по которому он попал сюда. Поистине, ниоткуда, ни с одной стороны, невозможно было проникнуть в лагерь разбойников. Место было таким неприступным, что, казалось, даже птица не может залететь сюда!
«И как такой чудесный уголок, — мелькнула у Чхунгёна мысль, — оказался разбойничьим гнездом?!» Разбойники вскоре куда-то его привели. В окружении гор лежала глубокая долина — два-три ли ровной земли. Всюду были овощные и ячменные поля, обсаженные тутовыми и плодовыми деревьями. Виднелись поля под коноплей, и поля белого рами, из которого ткут полотно на одежду. А над всем этим у северной горы, обращенный фасадом к югу, высился дом. Этот крытый черепицей дом в четыре-пять сотен кан был обнесен белой стеной, высотой, пожалуй, в два-три человеческих роста. Под стеной проходил ров, заполненный водой. Перед воротами через ров был переброшен деревянный мост, одна половина которого на ночь, видимо, поднималась и которым пользовались только сами разбойники. Обитые железом ворота были непроницаемы для стрел и пуль. Перед воротами на некотором расстоянии друг от друга стояли караульные, вооруженные мечами и копьями.
Чхунгён сразу смекнул, что его доставили сюда по злодейскому умыслу разбойников. Поэтому он до сих пор ни о чем не спросил и, не спеша, вошел в ворота. Посреди двора, в высоком павильоне на сиденье, застланном шкурой барса, важно восседал один разбойник. Видимо, сам атаман. Слева и справа от него двумя рядами стояли несколько десятков вооруженных мечами разбойников, которые били в маленькие барабаны.
— Подвести сюда этого негодяя! — приказал атаман.
— Слушаемся! — ответили два-три разбойника.
Одним прыжком подскочили они к Чхунгёну и, крепко схватив за волосы, швырнули на колени у ступеней павильона. Однако Чхунгён не встал на колени и громко крикнул:
— Разве могу я стоять на коленях перед невежественным мелким воришкой?! Хоть ты и считаешь себя очень умным и хитрым, однако видел я твои деяния! Если хочешь меня убить, убивай скорее!
Так он сказал, и на лице его не было страха. Поистине, отважный герой древности! Его непоколебимая воля способна была, казалось, расколоть само небо, и все разбойники растерялись. Их атаман, услышав слова Чхунгёна, едва не задохнулся от злобы и закричал:
— Ах ты, мерзкий щенок! Ты сорвал мое дело, искалечил многих моих людей, а когда тебя поймали, прикидываешься, что тебе не страшно, да еще смеешь всячески поносить старшего! Разве избежишь ты теперь смерти?
— Что вы сердитесь? Вот уж не могу понять! — возразил Чхунгён. — Ведь если человек собирается предпринять что-нибудь серьезное, то он обязательно должен заранее обдумать, чем может кончиться это дело. А кроме того, если уж сам он не идет на это дело, то должен послать способного и преданного человека, который был бы его глазами и ушами. И неудачу вы потерпели прошлой ночью только из-за того, что не послали в разведку надежного человека. И хотя тот парень, что пришел продавать дыни, с виду был довольно самонадеянным, однако ума у него нет ни на одну монетку. Разве мог он сделать что-нибудь путное?! Когда идешь на такое большое тайное дело, надо быть очень осторожным и не раскрывать своего замысла перед целой толпой людей. А этот болван, продавая дыни, вытаращил глаза, как бубенцы, и так подозрительно озирался, что всякому было ясно — он только считает людей да высматривает, какие у них вещи. Я как только увидел его, сразу догадался, что этой ночью надо ждать нападения и что смерти мне, пожалуй, не избежать. А я ведь в семье единственный сын, и если бы умер, то род наш прервался бы. А что касается тех носильщиков, то какие же они в сущности несчастные люди! Просунув голову между двумя заплечными веревками и взвалив на спины по доброй сотне кын[157], они ни живы ни мертвы несут налоговые сборы за семь-восемь сот, а то и за тысячу ли. И если они донесут благополучно свои ноши, то весь заработок их будет либо две, либо пять монет за каждые десять ли. Но стоит им хоть что-нибудь потерять, и они уже не смогут сохранить жизнь. Вот уж, поистине, позорно грабить этих несчастных! Да ведь, кроме того, если пропадут вещи, принадлежащие государству, то чиновники из сыскной полиции, будто паутиной, опутают каждую улицу и каждый закоулок в городе, каждую волость и каждую деревню. При помощи хитроумных выдумок они станут искать пропавшие вещи и так вымотают людям душу, что узнают даже то, что те хотели скрыть. И уж, конечно, если им попадется на глаза такой вот продавец дынь, который болтает, как Су Цинь[158], и только и делает, что раскрывает свои истинные намерения, то они тут же поймут, в чем дело, и нанесут удар. А случись такое, то будь все ваши люди даже из чугуна, смерти им не избежать, и если не в тюрьме, то за Малыми воротами[159] их беспризорные кости станут добычей собак. Стало быть, то, что я помешал вам ограбить постоялый двор, для вас же самих большая удача! А вы этого не понимаете, ругаете меня за то, что я провалил ваше дело и побил людей. Говорите, будто я притворяюсь, что не боюсь вас. Но поразмыслите-ка сами: что мне бояться людей, похожих на того глупого и бестолкового мальчишку, который продавал дыни? А его, конечно, послал не кто иной, как вы сами. И вот теперь из-за того, что этот мальчишка не сумел как следует сделать дело, вы обвиняете во всем меня. Это смешно. Да к тому же, как я уже говорил, если вдуматься, то для вас большая удача, что налоговые деньги благополучно доставлены в столицу, хоть вашим людям и немного побили рожи. А вы ни с того ни с сего хватаете меня и так грубо со мной обращаетесь. Вместо того, чтобы угостить радушно, хотите убить меня. Да видана ли большая невежественность?! И, кто знает, не погибнете ли вы все от того самого меча, которым собираетесь убить меня. Ведь еще в древности говорили: «Зверь и тот добро понимает!» Вы же, хоть и человек, а распознать не можете, где зло, где добро, и хотите убить того, кто оказал вам благодеяние. Как это прискорбно! Впрочем, убивайте меня поскорее и не надоедайте больше вопросами! — ругался Чхунгён.