4.5.1. Гений и эпигон.
4.5.2. Любитель, дилетант, профессионал.
4.5.3. Свободный и институционализированный художник.
4.6. Нормативные экспектации публики (вкус, критерии оценки и т. п.).
4.7. Издатель: культурные компоненты роли.
4.8. Критик: культурные компоненты роли.
4.9. Литературные течения и группировки.
4.10. Литература как критика общества.
4.11. Рецепция и интерпретация образца.
5. Произведение как способ культурной тематизации социальных значений
5.1. Общие работы.
5.2. Ценностно-нормативная структура тематизируемого значения. Виды значений.
5.2.1. Представления о социальном порядке. Условия его легитимности.
5.2.1.1. Формулы анализа тематизируемых значений социального порядка.
5.2.2. Формы органической общности как символы идентичности. Идеологические импликации.
5.2.2.1. Нация.
5.2.2.1.1. Формулы анализа значений национального.
5.2.2.2. Структура первичных общностей и их компоненты.
5.2.2.2.1. Семья.
5.2.2.2.2. Половые роли.
5.2.2.2.2.1. Формулы анализа значений семьи и любви.
5.2.2.2.3. Возрастные определения.
5.2.3. Тематизация социального изменения (индустриализация и т. д.).
5.2.3.1. Символы старого и нового порядка (деревня–город).
5.2.4. Границы социально-культурной идентичности: маргинал.
5.2.5. Война: типы значений и формы их анализа.
5.2.6. Специализированные институты.
5.2.6.1. Экономика. Деньги. Предприниматель как носитель социального изменения.
5.2.6.2. Наука. Ученый.
5.2.6.3. Право. Судья.
5.2.6.4. Школа. Учитель.
5.2.7. Религия: проблемы фундаментальных ценностей.
5.2.8. Предельные ценности: проблематика конечности человеческого существования.
5.2.9. Проблемы личной идентичности и типы нормативной референции и самоопределения.
5.2.10. Насилие: импликация культурных значений.
5.3. Способы репрезентации тематизируемых значений.
5.3.1. Структуры и формы определения реальности.
5.3.1.1. Пространство и время как социокультурные координаты организации текстовых значений.
5.3.1.2. Внутритекстовые инстанции упорядочения тематизируемых значений. Направленность и модальность авторских интенций.
5.3.1.2.1. «Имплицитный» автор (рассказчик и т. д.).
5.3.1.2.2. «Имплицитный» читатель.
5.3.1.2.3. Действующие лица. Характер и типы мотивации (причинность, случайность, судьба и т. п.).
5.3.2. Типы организации текста и формулы их анализа (жанры и пр.).
5.3.2.1. Общие работы.
5.3.2.2. Отдельные жанры и формулы.
5.3.2.2.1. Роман. Генезис и культурное значение жанра.
5.3.2.2.1.1. Плутовской роман.
5.3.2.2.1.2. Роман воспитания.
5.3.2.2.1.3. Исторический роман.
5.3.2.2.1.4. Экзотический роман.
5.3.2.2.2. Трагедия.
5.3.2.2.3. Драма.
5.3.2.2.4. Комедия.
5.3.2.2.5. Мелодрама.
5.3.2.2.6. Пастораль.
5.3.2.2.7. Научная фантастика.
5.3.2.2.8. Детектив.
5.3.2.2.9. Песня.
5.4. Экспрессивная техника конституирования ценностных значений.
6. Литература как средство социализации
Мы исходили из того, что литература как ценность, как высокозначимая в определенных группах общества возможность представления в условной форме социальных отношений (переживаний, конфликтов, описаний душевных состояний, характеров, событий и проч.) притягивает или стягивает самые разные социальные структуры – от экономики (как обмена ценностями, аффектами) или власти (авторитета) до способностей воображения, необходимого для понимания действий другого в ситуациях высокой неопределенности и непредсказуемости или иррациональности исторического процесса. Литературоведение в любой форме такого знания дать не могло и даже не сознавало необходимости или возможности этого[7]. В своем рафинированном виде теория литературы (как бы ни различались ее версии) быстро сводилась к той или иной истории литературы, после чего распадалась на описание и толкование отдельных авторов или их произведений.
Это была общая, то есть коллективная, работа. Говоря «мы», я имею в виду всю нашу тогдашнюю группу в Секторе книги и чтения (а затем – и в Книжной палате, где мы еще какое-то время продолжали заниматься этими темами): С. Шведов начал детально заниматься образцами социализации в учебниках русского языка и литературы для младших классов, Н. Зоркая – теоретико-методологическим анализом рецептивной эстетики (преимущественно Х. П. Яуссом и В. Изером)[8]. Никто из нас по отдельности не мог такую работу проделать без постоянных обсуждений и споров. Поэтому в качестве ее соучастников надо назвать А. Левинсона, а среди оппонентов – М.Чудакову, участников Тыняновских чтений и других, в том числе и тогдашних социологов, кто, как, например, В. Шляпентох, отрицал возможность перевода литературных значений в социологические понятия, что заставляло нас искать ответы на самые разные теоретические, методологические и содержательные вопросы (как это всегда бывает, когда дело касается новой дисциплинарной парадигмы).
7
Жесткость литературоведческой парадигмы очень медленно ослабляется, но не за счет социологии или истории, а за счет методологически более аморфной сферы «культурологии», позволяющей сочетать литературный материал с элементами других дисциплин, используемых в качестве направляющих внимание исследователя или как схемы объяснения.
8
Последняя работа, которую мы начали, но не доделали (особенность ситуации перестройки, когда надо было бороться с Госкомиздатом), предполагала задачу: отследить, как цензурная политика 1920–1930‐х годов отражалась на выборе издательств для авторов, составивших золотой фонд литературы Серебряного века и раннего периода советской литературы. С помощью А. Гнедковой мы собрали картотеку издательств и знаменитых авторов, которые проходили через частные и кооперативные издательства, поскольку госиздательства тогда гнали два вида книжной продукции: классику и агитпроповскую, идеологически правильную литературу. Но до конца эту работу не довели, поскольку уже не было времени и наше пребывание в Книжной палате заканчивалось. А в июне 1988 года мы ушли к Ю. Леваде в только что основанный ВЦИОМ. А там пошла уже совсем другая жизнь и надо было заниматься уже совсем другими горячими проблемами.