Такая нерасчлененность позиций изучавших чтение специалистов делала невозможным понимание целостной системы функционирования литературы в обществе, поскольку квалифицировала массовое читательское или нечитательское поведение как «неразвитое» в сравнении с нормами поведения группы, к которой принадлежали или с которой идентифицировали себя сами исследователи. Тем самым закрывались и возможные подступы к изучению этих явлений.
Напротив, уже морфологический анализ литературной системы предполагает как выявление роли чтения (литературы) в рамках всей социальной системы, так и исследование структуры самой литературной системы и ее канонов (литературной культуры). Практически до последнего времени не ставилась и задача функционального значения литературы различного типа – изучение способов фиксации и трансляции культурного содержания, представленного в литературных конструкциях самого разного типа.
Цель подобного функционального анализа – установить не только взаимосвязь определенного культурного содержания (ценности, проблематизируемой в литературном образце) и самого способа записи (фиксации образца), но и возможные трансформации этой взаимосвязи или ее виды, а также влияние этих модификаций на организацию социокультурного пространства общества.
В отличие от ставших уже привычными в исследованиях культуры подходов, ставящих целью определение объема и структуры «культурных потребностей» населения, мы хотим предложить в некотором смысле альтернативную схему анализа. Исходным положением при этом является понимание литературы как продукта деятельности специализированной профессиональной группы – продуцирование, с одной стороны, и тиражирование, с другой, – ценностно-нормативных образцов, воплощающих в себе специфическое опосредование альтернативных культурных или социальных норм и ценностей. Последние признаются существенными в «реальном» бытии, в определенном материале – литературных формах. Мы исходим из того, что не наличие универсальных, «родовых», эстетических, познавательных, гедонистических, эвадистских и т. п. потребностей удовлетворяется соответствующей литературой и вызывает ее, а наоборот, литература как совокупность весьма специфических аксиоматических форм, определяющих порядок и условия культурного и социального взаимодействия различных групп, может оказаться адекватным средством упорядочения действительности. Признанная другими группами ее эффективность выражается как «потребность». Исследователю, таким образом, остается описать лишь содержательные структуры и механизмы ценностной редукции, стоящей за этими формами.
В качестве базового социального процесса, теоретическая модель которого в наших построениях будет играть роль объясняющего основания (ею будет удостоверяться «эмпиричность» и вероятность исчисляемых детерминаций изменений или предполагаемой стабильности социальных систем), нами принимаются явления урбанизации[109], т. е. концентрации населения, интенсификации производства и потребления, услуг и развлечений, наслаждений и познавательной деятельности и т. п., вызывающие принципиальные изменения во всей социальной структуре общества.
Переход от деревенского к слободскому и затем к городскому образу жизни не обязательно связан с миграцией, если понимать под миграцией лишь территориально-пространственное перемещение. Более существенным является усвоение негородской средой иных культурных образцов, городской иерархии ценностей, норм дифференцированной социальной системы, что предполагает глубокие изменения структуры культуры и ее функциональной дифференциации[110].
109
Основные положения теоретической модели урбанизации изложены в следующих трудах:
110
Поскольку современные формы урбанизации при соответствующем развитии транспортных и коммуникативных систем не связаны только с концентрацией огромных масс населения, производства, застройки и т. д., постольку получают развитие многообразные и всепроникающие «рассеянные» ее продукты (