«Антеи» уже прогревают двигатели.
Ладно, говорит Рыба, держимся вместе, а на приказы пазульные кладем, зарыто? Зарыто, говорю я, только там одни пазульные и будут, но, может, действительно достанем что, например, «Желтую подводную лодку», а? Или «Ночь после тяжелого дня» добавляет Рыба Вот это, скорей всего, говорю я, и мы ржем как идиоты.
В самолете мы не говорим друг другу ни слова И ждем, как и все остальные. А перед самой посадкой, надо же такое ляпнуть, вот если собьют сейчас, говорит Рыба, то правильно сделают.
Но здесь даже посадочные не думают закрывать. Садимся мы как в сено.
Трясет уже часа два В банке становится гораздо светлей. И даже чуть холодком откуда-то веет.
Сеновал, всплывает Рыба, я тут буковки вижу.
Ну, говорю я, наконец-то. По-казахски читаешь?
Свободно, говорит Рыба, английский алфавит изучали.
Диктуй, говорю, трепло, пока Баран не проснулся.
А написано-то по-русски, говорит Рыба.
Это как?
Да так. Позор[10] здесь написано.
Не может быть, говорю я, уже?
Все может быть, говорит Рыба. А ты чего вообще-то ждал? Позор влак[11].
Это он мне теперь говорит. Чего я ждал. Ладно.
Может, волк? — говорю я.
Влак, что я читать не умею?
А что это?
Это я тебя хочу спросить, ты у нас ученый, говорит Рыба.
Ты не на меня злись, говорю я. Эй, друг, видишь там чего-нибудь? — кричу я водителю, нагнувшись к нему из башни.
Железка, вроде, кричит тот с грузинским акцентом.
А может, с армянским. Даже сквозь рев двигателя слышен этот акцент. Этого еще не хватало.
Мы вроде как спускаемся с холма и переваливаем через железнодорожный переезд, насколько я могу судить своей задницей. И встаем, хотя команды остановиться не было.
Хутор, что там? — кричу я в микрофон.
На хуторе, видно, сено убирают, так долго там шуршит, потом Рыба произносит какое-то слово с латинским окончанием.
Повтори, мудила, кричу я.
Да демонстрация, мудила, говорит Рыба.
Что сказал? — спрашивает снизу водитель.
Местное население встречает, кричу я сверху.
Зачем орешь, дорогой, говорит водитель, у меня слух хороший.
Только тут я начинаю слышать тишину. Внутри и снаружи.
Эй, кацо, говорит водитель, меня Гоги зовут, а тебя?
Я отвечаю.
Так чего ждешь? — спрашивает Гоги. Открой башенный, погляди.
Я поворачиваю рычаг до упора и откидываю тяжелый стальной блин. От яркого света ударяющего в нашу утробу, я зажмуриваюсь. Белое небо. Сладко пахнет яблоками.
Мама моя, говорит Гоги.
Я высовываюсь по пояс. Стальной блин прикрывает мне спину.
Цепочка из девяти танков стоит на шоссе. По обеим его сторонам уходят вперед, сужаясь, две шеренги аккуратных деревьев, увешанных крупными зелеными плодами.
Вдали толпятся люди. Штатские вроде. Над головами висит белый транспарант, покачиваясь. Я не могу разглядеть, что там написано.
Бинокля нет у тебя? — говорю я вниз.
А девочки есть? — спрашивает водитель и протягивает штатную гляделку.
Пока не вижу, говорю я.
А что видишь?
Херню какую-то, говорю я, крутя колесики и ловя контраст.
На транспаранте написано корявыми черными буквами «NBAH NRN ДОМОЙ».
Домой просят уйти, говорю я.
Кого? — спрашивает Гоги.
Какого-то Ивана.
Давно пора, спокойно замечает Гоги. Теперь на каком языке просят?
Им кажется, что по-русски.
У нас в батальоне ни одного Ивана нет, говорит Гоги. А Гоги они ничего не просят?
Пойди, узнай, говорю я, девчонок там полно. Смеются.
Ладно, говорит Гоги, значит не просят.
Сеновал, я Банкет, как ситуация в арьергарде? — появляется в эфире Баран.
Я оборачиваюсь и разбиваю локоть о крышку люка Пауза в эфире.
Сеновал, слышите меня?
Сзади пусто. Шоссе поднимается на холм. На вершине холма машина Человек в машине. Как в императорской ложе. Седой, в очках, курит сигарету. Я подкручиваю бинокль. Да он там пишет.
Сеновал, спите?
Никого нет, товарищ капитан.
Вам память отшибло, Сеновал? Никаких должностей и званий! Повторите!
Никаких должностей и званий, товарищ Банкет! По периметру наблюдения посторонних объектов не обнаружено!
Раздолбай, говорит Баран. Продолжайте наблюдение.