— Мне кажется, ты слишком разбрасываешься, — вставила мать.
— Разве? — удивился я. — Что-то не замечал…
— Ты никогда не расскажешь про завод, — сказал отец.
— Вы и сами все отлично знаете. Есть там у меня наставник, этакий старый рабочий с седыми висками и глубоким, пристальным взглядом умных глаз. Ну прямо настоящий отец. Хм… Он следит за работой ученика и, как вы понимаете, передает ему свой многолетний опыт. Хм… Знаете, с этакой своеобразной рабочей педагогикой. Есть еще сменный мастер. Тот — настоящий орел. Любит своих рабочих, называет их не иначе как «молодцы» и «золотые руки». «Вот это мастер так мастер! — говорят о нем рабочие. — С таким можно горы свернуть!» И любят своего мастера, и стенгазету свою любят…
Заметив неловкое молчание, я виновато закашлялся и сказал:
— По правде говоря, не совсем так. Это все из вчерашней газеты…
— А как же на самом деле? — спросил отец. — Лучше или хуже?
— Не знаю, — я еще сомневался, рассказывать ли, но потом начал: — Ну вот вам маленькая сценка. Приходит как-то на работу мой наставник. Зовут его Жорка. Лицо помятое. Сразу видно — с похмелья. «Закинь-ка патрон», — буркнул он и присел, чтобы отпереть шкафчик с инструментом. Потом, загнав в уголок рта «Беломорканал», оперся о станок.
«Голова трещит», — осипшим голосом пояснил он.
Я закрутил патрон и включил станок.
«Чего молчишь? — недовольно спросил Жорка и выкатил на меня свои покрасневшие от бессонной ночи глаза. — Будто сам не пьешь!»
«Ведрами!» — отпарировал я.
Жорка осклабился, затянулся дымом и чертыхнулся.
«Дай спички, погасло».
«Нет у меня спичек», — ответил я. Стану я ему еще зажигать папиросы!
Он вздохнул и выплюнул окурок.
«Ладно. Курить и не начинай, не будь дураком. А выпить можно».
Он выключил станок и сунул мне что-то в карман. Это была помятая трешка.
«Все равно делать тебе нечего, — сказал он в оправдание себе, — будь человеком, сбегай-ка. Опохмелиться надо…»
И, решив, что разговор окончен, снова склонился над станком.
Не зная, как быть, я с добрый час прошатался по территории завода и снова вернулся к станку.
«Принес?» — спросил Жорка сквозь сизое облако пара, висевшее над дымящейся эмульсией.
Я промолчал. Он вопросительно посмотрел на меня, Я помотал головой и вернул ему деньги. Жорка не произнес ни слова. Мы долго молчали, но он под конец не выдержал.
«Так что, может, сердишься?» — его голос срывался от обиды.
«Нет, Жорка», — тихо пробормотал я.
Я мог бы долго еще продолжать свой рассказ. Но вдруг осекся и замолк.
— И это все, что ты можешь нам рассказать? — тихо спросила мать. Она сидела не двигаясь, пока я рассказывал.
— Все. Это было, правда, давно, — быстро прибавил я и опустил голову. Я почувствовал себя неловко, рассказав эту историю. Почувствовал, что меня не поняли. Скорее всего, и мать и отец сочли это неуместной выходкой. Не знаю, что потянуло меня за язык, и мне нисколько не стало легче оттого, что я рассказал, наоборот, я смутился. Вышло ведь так: смотрите, мол, какой я зрелый и умный…
— Трудно тебе там? — услышал я глухой голос отца.
— Нет, не то! — почти сердито выкрикнул я. — Только мне уже давно не надо делать «соответствующих выводов» за столом.
— Что ж, — сказал отец. — Главное — это жить своим умом.
«Красная площадь…» — услышал я голос диктора. Отец засуетился, откупорил бутылку шампанского и налил бокалы. Торжественно прозвучал бой курантов.
— Валё![14] — невпопад прокричали мы все трое, стоя чокнулись и пожелали друг другу счастья. Отец пригласил мать на танец.
Я налил бокал.
— За твое здоровье, Жорка!
И еще раз:
— За твое, Сильвис!
— Что ты там делаешь? — спросила мать, глядя на меня через отцовское плечо.
— Ничего, — ответил я. И тихо добавил: — Маленький спиритический сеанс. Ведь можно поговорить с друзьями?..
Когда отец, станцевав румбу, почувствовал боль в области сердца, а шампанское было выпито до дна, к нам постучали соседи, чтобы поздравить с Новым годом и пожелать всяческих благ. После взаимных поздравлений я сразу же улизнул и закрылся в своей комнате.
За окном еще вспыхивали залпы праздничного фейерверка, и его цветистую россыпь ночь подхватывала белой сетью деревьев. Вот совсем недалеко раскрылся новый букет, и комната озарилась зеленым холодным светом. Я посмотрел на свои руки — они тоже были зелеными.
Я присел на кровать и стал вглядываться в темноту ночи, которую время от времени нарушали лишь эти искусственные звезды. Мне нравится глядеть в темноту, и я могу просиживать так часами. Когда долго смотришь на ветви деревьев, дрожащие за окном, они приобретают самые причудливые формы, медленно начинают уплывать в сторону, а потом снова возвращаются на прежнее место.