Спроецировав этот образ на пропозициональную формулу «S опирание P», мы получим хорошее герменевтическое соответствие, где функции S и P будут объяснены через безначальность и бесконечность, а функция «опирания» – через неизменное протекание времени между безначальностью и бесконечностью[19].
Время – не вечность, т. е. не безначальность и не бесконечность; точно так же в формуле «S опирание P» опирание – не субъект и не предикат. Но время невозможно без вечности (без того, что инициирует протекание, т. е. без безначальности, и того, что восприемлет его, т. е. бесконечности) – и так же невозможно опирание без действующего (опирающегося – предиката) и восприемлющего (того, на что предикат опирается, – субъекта). Вечность как будто «склеена» временем – так же, как субъект и предикат склеены опиранием. Но временна́я склейка выполнена здесь как будто невидимым клеем, который не оставляет следов (в вечности нет времени), – точно так же на уровне явленного, высказанного, в арабской фразе «не видно» опирание, оно не выражено и не может быть выражено никаким словом. Оно выражено соблюдением точных грамматических условий для субъекта и предиката, прежде всего – состояний определённости и неопределённости (наличия или отсутствия определённого артикля или его грамматических эквивалентов). Непонимание этих условий – частый источник ошибок и путаницы у неносителей арабского языка. И нарушение этих условий – один из путей перекодировки арабского языка, противоречащей его строю. Именно так в арабское переложение аристотелевской логики было введено местоимение хува «он(о)» в качестве «эквивалента» эксплицитной связки между субъектом и предикатом. В естественном арабском это не связка, а, наоборот, «разделитель» (фас̣л – в терминологии басрийской школы) между субъектом и предикатом, когда они оба стоят в определённом состоянии, что нарушает условия исна̄д «опирания». «Разделитель» в таком случае отделяет второе слово от первого, предикат от субъекта, и тем самым как будто устраняет его определённое состояние, восстанавливая нормативные условия «опирания» (см., к примеру, [Ибн Йаиш 2001, 2: 328]). Заключить из этого, как делают некоторые, что «разделитель» тем самым и связывает [Шехади 1982: 11], – значит закрыть глаза на базовые положения арабского синтаксиса, однозначно подчёркнутые АЯТ: связывает всегда исна̄д «опирание», фас̣л «разделитель» лишь говорит нам, что «опирание» совершается там, где по правилам арабского синтаксиса его не было бы. В русском это можно объяснить через различие между дефисом и тире: «Бог-Истина» – это не высказывание, тогда как «Бог – Истина» – высказывание. Постановка «разделителя»-фас̣л в арабском аналогична такой замене дефиса на тире; но тире в русской фразе является «связкой» не более, чем фас̣л «разделитель» в арабской.
Интересно, что Ибн Сӣна̄, а позже ас-Сухравардӣ используют местоимение хува «он(о)» как пример «восстановления» связки в арабском [Ибн Сина 1980: 248; Сухраварди 1952: 25–26], причём исходным примером фразы с явно выраженной связкой для обоих служит предложение на персидском языке, где связка «есть» действительно употребляется. Для Ибн Сӣны и ас-Сухравардӣ перекодированный арабский «отражает» исходный персидский вариант фразы. Впрочем, не принимая в расчёт разницу между естественным и перекодированным арабским языком, они лишь следуют традиции арабоязычного изложения аристотелевской логики. Даже маститые семитологи порой излагают арабский синтаксис, проецируя на него базовые закономерности синтаксиса индоевропейских языков и передавая категории арабского синтаксиса через противоположные им значения («связка» вместо «разделитель»):
Если сказуемое [именного предложения] стоит также в определённом состоянии, то употребляется местоименная связка обычно в виде местоимения 3-го лица [Гранде 1998: 396];
исна̄д, собственная категория АЯТ, выпадает таким образом из поля зрения.
Концептуализацией предложенного Фах̱р ад-Дӣном ар-Ра̄зӣ образа и выражаемой им интуиции (которые, заметим, не имеют никакого отношения к пространственности) выступает парадигматическая тройка действователь-процесс-претерпевающее. Именно она оказывается базовой структурой, к которой сводится объяснение. Например, обсуждая атрибут «красное», Ибн Х̣ азм поступает именно так: это для него – не включённая в пространство цвета точка, как то представляется Витгенштейну (см. с. 68), это – «краснение» (процесс) как действие «краснеющего» [Ибн Хазм 1996, 3: 39]. А где же претерпевающее, спросит читатель, в случае «краснения»? Вспомним гипотезу языковой относительности: наш язык действительно отказывается предоставлять формы претерпевающего для непереходных глаголов, так что нам кажется, будто понятие претерпевающего в таких случаях абсурдно, – арабский же, напротив, даёт их для любого глагола, так что парадигматическая тройка действователь-процесс-претерпевающее оказывается в распоряжении носителя этого языка всегда и всегда может быть задействована при осмыслении действительности.
19
Отметим и другой аспект: предикационная формула «S есть P» не поможет растолковать этот образ сколько-нибудь адекватно.