Какова же была идеология якобинцев? Они видели свой идеал в обществе мелких частных собственников, где никому не следует быть слишком богатым, так как богатство неизбежно развращает[261]. Кроме того, это общество, считали они, должно поклоняться культу гражданской добродетели, то есть жить в постоянной готовности бороться против аристократии, привилегий, реванша порочного прошлого. В конце концов, большинство недавно освобождённых граждан являлись продуктами этой порочности. Таким образом, они походили на тех, кого кальвинисты ранее называли «нечестивцами».
Добродетель означала внутреннее освобождение населения от былой порочности посредством постоянной гражданской активности. Освобождённые, настоящие граждане, составляли меньшинство. Они были, так сказать, избранниками современной эпохи, единственными настоящими республиканцами. Следовательно, чистка, осуществляемая избранными среди «нечестивцев», — не преступление против свободы, а единственная гарантия её выживания и триумфа. В основе этого мировоззрения не лежит какой-либо великий текст или стройная теория вроде тех, что марксизм и ленинизм позже дали революционному социализму. Ближе всего к такой теории труды Руссо, предлагающие, скорее, некий набор эгалитарных взглядов, нежели чётко сформулированную идеологию.
Данная связь ясно проявилась в последнем официальном акте Робеспьера — празднестве в честь Верховного Существа в июне 1794 г. В саду Тюильри перед тысячами зрителей было сожжено чучело атеизма; сам Неподкупный, словно новоявленный «савойский викарий», служил эту мессу республиканской добродетели.
В следующем месяце идеологический дурман рассеялся. Видя, что Робеспьер стал чересчур могущественным, его товарищи якобинцы 9 термидора (27 июля) свергли Неподкупного, устроив парламентский переворот. Это им удалось, потому что, разделавшись весной с Коммуной и санкюлотами, Робеспьер остался без гарантированного большинства в парламенте. Но термидорианцы вовсе не намеревались положить конец террору, не говоря уже об отказе от якобинской программы. Пойти на попятную их заставило общественное давление после переворота. Через несколько месяцев лихорадка покинула революцию навсегда.
Защита революции теперь означала охрану новых интересов, ею созданных. В первую очередь это подразумевало упрочение власти якобинцев-термидорианцев. Соответственно они отложили в сторону ультрадемократическую конституцию 1793 г. и попытались закрепить завоевания революции с помощью нового конституционного механизма, Директории 1795 г. На деле этот олигархический приём отменил все священные принципы республики введением жёсткого имущественного избирательного ценза, двух палат и коллективного органа исполнительной власти из пяти членов. Кроме того, в конституции теперь оговаривалось, что новое законодательное собрание должно на две трети состоять из бывших членов Конвента. Короче, Директория 1795–1799 гг. являлась правлением меньшинства бывших цареубийц, вынужденных поочерёдно отражать атаки то поднимающих голову роялистов справа, то неоякобинцев слева. Три раза за четыре года члены Директории прибегали к военной силе — либо для подавления уличных беспорядков, либо для устранения законно избранных, но политически враждебных им депутатов.
В социальном плане Директория представляет собой фазу революции, которую по праву можно охарактеризовать как «буржуазную». В годы её существования шла нарочитая демонстрация нового богатства, нажитого на распродаже национального имущества и на военных поставках, — демонстрация, особенно провокационная на фоне экономических трудностей, усугублённых постоянной инфляцией. Именно в этой атмосфере появились первые явные предвестия современного социализма и коммунизма в форме «заговора равных» Гракха Бабёфа, о котором подробнее будет сказано ниже.
Главным делом Директории была война. Преодолев опасности 1793 г., республика вступила на путь беспрерывных завоеваний, продолжавшихся до 1812 г. Первоначальная борьба с интервентами превратилась после 1795 г. в якобинский крестовый поход против королей Европы. Директория создала «дочерние» республики с классическими названиями (Батавскую в Голландии, Цизальпинскую в Ломбардии, Партенопейскую в Неаполе), установив между тем «естественную» границу Франции по Рейну. Эта экспансия действительно имела сильную идеологическую составляющую: солдаты не переставали петь «Карманьолу», давно забытую в Париже. Но помимо славы она приносила контрибуции и награбленную добычу, необходимые, чтобы держать на плаву финансы неустойчивого правительства. Члены Директории слишком поздно поняли, что зависимость от армии, которая помогала им сохранять симпатии большинства на родине и добывала славу и презренный металл за рубежом, сделала их беззащитными перед амбициями какого-нибудь удачливого генерала. Таким счастливчиком стал 27-летний Бонапарт. Восемнадцатого брюмера (10 ноября) один из членов Директории, Сийес, устроил парламентский переворот и поставил его во главе диктаторского Консульства, видя в этом единственный способ как завершить революцию, так и стабилизировать её.
261