В первой части данной главы социализм исследуется как продукт уже упомянутых «последних толчков» 1789 г. во Франции. Во второй части национализм рассматривается в связи с провалом либеральных революций Германии в трёх центрах: Франкфурте, Берлине и Вене. В целях упрощения хаотично сложной картины событий 1848 г. в панъевропейском масштабе о важных случаях Италии и Венгрии будет сказано вскользь. Зато Карлу Марксу, хотя собственно для 1848 г. он особой роли не играл, будет посвящена отдельная глава ввиду его незаменимости для коммунизма XX в.
Именно потому, что этот круг тем весьма широк, историография, относящаяся собственно к 1848 г., довольно скудна. Так как революция 1848 г. одновременно представляет собой единое интернациональное движение — первое светское движение подобного рода в истории Европы, — а также ряд отдельных национальных революций, большая часть соответствующей литературы посвящена её отдельным очагам с редкими отсылками к общей картине. Наиболее важные произведения такой литературы будут названы в надлежащем месте.
Есть, правда, историографические традиции, рассматривающие события 1848 г. в целом. Первая из них, конечно, марксизм, а наиболее важные исторические исследования в этом русле (самого Маркса о Франции, Энгельса — о Германии) написаны в самый разгар битвы. В то время они прошли незамеченными, но оказали огромное влияние на позднейшую историографию, относящуюся не только к 1848 г., но и ко всей современной эпохе. О 1848 г. в целом говорится также в работах по истории социализма и рабочей истории, написанных в основном социалистами, так что социальную историю практически можно назвать социалистической. Что касается либеральной историографии панъевропейского движения как революции вообще, то все шедевры Токвиля появились незадолго до и вскоре после 1848 г., вследствие чего данный период по праву заслуживает названия весны «стасиологии». Помимо двух приведённых примеров, комментарии по поводу событий 1848 г. заложили основу всей современной социальной науки. Стремление Огюста Конта найти «позитивную» науку об обществе является продуктом подъёма, который привёл к 1848 г.; Герберт Спенсер анализирует его последствия. Макс Вебер в конце века даёт ответ Марксу, а его современник Эмиль Дюркгейм — наиболее серьёзный и успешный наследник Конта. Хотя немногое из их творчества прямо связано со страшными конвульсиями, потрясавшими Европу в середине века, все оно посвящено индустриальному, демократическому и беспокойному миру, который возник в результате этих конвульсий. Неудачная революция 1848 г. даже яснее, чем 1789 г., возвестила о наступлении эры массовой политики и беспрерывных социальных изменений, которую в XX в. будут именовать современностью, модерном[270].
Первая характерная особенность событий 1848 г. — тот факт, что это была революция не против издавна установленного порядка, а против его реставрации, причём не только в национальном масштабе, в лице режима в одной Франции, а на международном уровне, в виде политики Европейского концерта (термин, появившийся после 1815 г. именно для обозначения новой, консервативной сути сообщества). Французская революция и наполеоновская империя объединили Европу, хотя и жестоко; Энгельс, вслед за мадам де Сталь, окрестил Наполеона «Робеспьером на коне», то есть завоевателем, который принёс революцию всей Европе. Реставрация 1814–1815 гг., таким образом, означала не просто возвращение Бурбонов во Францию, а общеевропейский возврат к «старому режиму» династической «легитимности». Тут, однако, существовал один важный новый элемент: Российская империя являлась европейской державой со времён Петра Великого, но теперь она как сильнейшая континентальная держава возглавила Европейский концерт.
270