Таким образом, к концу XV в. Европ фактически оказалось три. Первая («изначальная»), на атлантическом Западе, уже готовилась возглавить вторую великую экспансию «христианского мира» — на сей раз за Атлантический океан и по всему земному шару. Вторая охватывала заэльбскую Германию, Богемию, Венгрию и Польшу. И была «кандидатка» в Европу, Московская Русь, которую ещё тревожили набегами степняки, но которая со времён Ивана IV (Грозного) стремилась прорваться к берегам Балтийского моря и в польско-литовские земли. При Петре I эта «кандидатка», наконец, совершила желанный прорыв в обоих направлениях, став одной из пяти великих держав современной Европы. Вместе с тем и заэльбская Европа получила конфигурацию, которую сохранит до Первой мировой войны: три династических империи, организованные как «старые режимы», по обе стороны от трёх ныне не существующих центральноевропейских национальных монархий.
Всё время, пока шёл процесс гомогенизации региона за Эльбой, центр динамизма европейской системы в целом оставался на дальнем Западе, в «первой» Европе. Какой же характер имела эта часть света в XV в., накануне заокеанской экспансии латинского «христианского мира» и его собственного внутреннего раскола?
Официально новая Европа придерживалась абсолютно статичного мировоззрения, в соответствии с которым любая легитимность исходит от Бога и вечного естественного порядка. Поэтому на земле в основе человеческого бытия лежали покорность высшей власти и иерархическое структурирование общества, влекущее за собой деление человечества на взаимозависимые корпоративные слои. Однако, как мы яснее увидим далее, чувство индивидуальности было не чуждо этому миру. Феодальный культ личной чести и справедливости давал мощный стимул индивидуализму. Тем не менее в обществе эта ценность не считалась высшим принципом его организации, как в современном мире. Старая Европа, как впоследствии скажет социология, представляла собой органичную общность (Gemeinschaft), а не атомизированное индивидуалистическое общество (Gesellschaft), характерное для современности. Не человек создавал свой мир, а мир делал из человека то, что он есть, члена одного из «сословий» — тех, кто молится, тех, кто сражается, или же тех, кто смиренно трудится. Всё в этом дольнем мире имело предназначение служить целям его Создателя и зарабатывать спасение служащих ему.
Поэтому в средневековой Европе не существовало такой вещи, как политика в древнем или современном значении этого слова — организованная и легальная борьба за власть. Не было там и представления о реформировании посредством законодательной деятельности признанных органов власти. Девиз той эпохи гласил: «Закон находят, а не создают». Считалось, что мир неизменен и каждому человеку в нём пожизненно отведено своё место в социальной иерархии, ибо такова воля Божья. В подобном мире, разумеется, не могло идти речи о революции, равносильной, по сути, богохульству. В этой связи часто цитируются слова Святого Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению. А противящиеся сами навлекут на себя осуждение»[25].
Нас интересует здесь вопрос, каким же образом в статичном мире средневековой Европы могли появиться и в конечном счёте обрести некоторую легитимность оправдания радикальных перемен? Ответ кроется во внутренних противоречиях двух основ средневекового общества — феодализма в светской сфере и римско-католической церкви в духовной. Конфликтующие силы, подспудно действовавшие в этих двух институтах, во многом объясняют историческую уникальность Запада и развившуюся у него в итоге предрасположенность к периодическим революциям.
Начиная с земной основы — феодализма, мы снова сталкиваемся с путаницей в терминологии, для устранения которой следует рассматривать конкретный исторический контекст. В общем обиходе слово «феодальный» сейчас употребляется в марксистском значении — свойственный аграрной экономике, построенной на отношениях крестьянина и помещика (иными словами, манориальной системе). Маркс использовал его в этом смысле из-за наследия Французской революции. В 1789 г. были отменены «феодальные повинности», которые действительно существовали в Средние века, однако к XVIII в. приобрели форму обычных манориальных сборов, например платы крестьян сеньору за пользование мельницей и т.д. К слову «феодал» Маркс добавил обобщающий суффикс «-изм», называя с помощью нового термина всю дореволюционную социально-политическую систему, всё то, что точнее характеризуется другим послереволюционным термином — «старый режим». В результате расширения (или, скорее, размывания) под влиянием модернизационной теории Маркса понятие «феодализм» стало обозначать «традиционное» (иными словами, аграрное) общество как противоположность «современному» (индустриальному). При таком его употреблении «феодальной» можно назвать какую угодно страну, от Саудовской Аравии до маньчжурского Китая, однако подобная широта делает этот термин бесполезным для социологии.