Социализм получил очень широкое распространение в период экономического кризиса «голодных сороковых», наиболее впечатляющим примером которого, пожалуй, служит голод 1846–1847 гг. в Ирландии. В то время голод и депрессия, каковые уже отмечались в 1788–1789 гг. во Франции и в 1565–1566 гг. в Нидерландах, приняли поистине исключительные масштабы. Одна из причин глубины кризиса, помимо плохой погоды, заключалась в господствовавшей в то время идеологии laissez-faire, свободной конкуренции. Laissez-faire представляла собой не просто «буржуазное» требование, а одно из направлений атаки Просвещения на «старорежимный» абсолютизм с его меркантилизмом и камерализмом, то есть этатистской политикой поддержки экономического развития. «Просветители» считали свободный рынок более эффективным и продуктивным, чем государственный протекционизм. Эту идеологию разрабатывали Адам Смит и физиократы в передовых государствах и горячо приветствовал просвещённый деспотизм в более отсталых странах. Первыми её победами стали такие меры, как Англо-французский договор о свободной торговле 1788 г., закон Ле Шапелье 1791 г., запретивший «ассоциации», а также британский «Акт против синдикатов» 1801 г. Кампания против «старорежимных» цехов и гильдий как сговора, препятствующего торговле, логически вытекала из новой идеологии. И всё это с наступлением первой великой депрессии современности в 1815 г., по завершении наполеоновских войн, создало проблему массовой безработицы и «пауперизма». Для обозначения «пауперов» использовался и другой неологизм — «пролетарии». Их бедственное положение составляло основную суть социального вопроса и сильно заботило социалистов-утопистов. И Роберт Оуэн, и Шарль Фурье начали критиковать новое рыночное общество в революционные и наполеоновские годы. Злейшего врага оба видели в конкуренции, а выход — в кооперации. Иными словами, экономическим стимулом к социализму служила не фабричная система как таковая, а анархия рынка и сопутствующая ей социальная незащищённость[280]. В сочетании с французской революционной традицией это питало неистощимый источник современного социализма. Французская буржуазная монархия являла особенно вопиющий пример нового рыночного общества и была тем более уязвима, что не имела надёжной легитимности в виде принципов 1789 г.
Сегменты буржуазии, принадлежащие к среднему классу, сформировали либеральную оппозицию в палате депутатов и в прессе. Их газета «Националь» агитировала за «реформу», то есть расширенное избирательное право и запрет государственным функционерам служить в парламенте. Иными словами, эти либералы ни республики, ни демократии не хотели. Газета «Реформ» была смелее, предлагая подумать о республике со всеобщим избирательным правом. Однако, после того как июльский режим окончательно стабилизировался, в 1840-е гг., король и его премьер-министр Гизо, дольше всех продержавшийся на этом посту, упорно противились реформам, хотя даже минимальное снижение ценза привлекло бы основную массу буржуазии, которая, естественно, поддержала бы существующий режим. Откуда такая непреклонность? Одна из причин — теории Гизо по поводу 1688 г., исторической роли буржуазии и доктрина господства «les capacites» (лиц, имеющих дипломы высших учебных заведений)[281]. Ограничение участия в «представительном правительстве» кругом состоятельных и образованных людей либералы того времени считали нормой. Ещё одна причина заключалась в стремлении Гизо стабилизировать политическую ситуацию, неспокойную с 1830 г., даже с 1815 г. Учитывая сложившиеся во Франции условия и обаяние 1789 г., подобная осторожность могла показаться разумной. Однако в свете тех же самых условий ставка на благоразумие оказалась проигрышной.
Все эти революции шли примерно по одному пути. Общая черта событий 1848 г. — они везде начинались не с созыва ассамблеи, а с выступлений городского плебса. Такая внезапная радикальность, однако, пугала гражданское общество, и в результате 1848 г. повсюду быстро обернулся триумфом консерватизма. Это единственный раз, когда консерваторам удалось победить в большой революции. Романтическая эйфория весны 1848 г. сменилась крушением надежд в конце года, затем возрождением демократических сил в начале 1849 г. и окончательным их разгромом силами порядка в 1850–1851 гг. Первая ожидаемая революция в Европе, таким образом, продемонстрировала неожиданный сценарий поражения. Но столь досадный оборот событий не положил конец политике ожидания. Неудача, по крайней мере в радикальных кругах, скорее, усилила потребность в ожидании нового революционного ответного удара. Второе пришествие 1789 г. теперь должно было одновременно быть вторым, успешным пришествием — реваншем — 1848 г. Злополучная Парижская коммуна 1871 г. в значительной мере и стала таковым. Потому-то к 1888 г. на смену традиционному революционному гимну «Марсельеза», присвоенному «буржуазной» республикой, пришёл новый гимн — «Интернационал», написанный на стихи, сложенные в 1871 г.
280
Классическую критику этой революции laissez-faire около 1800 г. см.: