Отвечая славянофилам, левая часть «общества» модернизировала программу декабристов. «Западники» разделились на два лагеря. Умеренные полагали, что постепенное реформирование сверху в конечном итоге приведёт к замене самодержавия и крепостничества конституционным устройством и, следовательно, к сближению России с Западом. Радикалы, вторя авангарду оппозиции Июльской монархии, искали этого сближения в революционном социализме. Так накануне 1848 г. российские ультралевые одновременно со своими западными наставниками стремительно начали собственную карьеру на поприще прогнозирования революции.
Однако эти радикалы не могли заимствовать западную модель буквально, так как в России демократическая идея была применима лишь к крестьянам — «народу». Данное обстоятельство вскоре породило специфически российский радикализм, получивший название «народничества».
Основы его заложены А.И. Герценом и М.А. Бакуниным. В 1840-е гг., подобно Марксу, впоследствии ставшему их противником, они прошли через провинциальную версию немецкого левого гегельянства; затем, опять же как Маркс, в канун 1848 г. отправились на Запад в поисках «революции». Перед лицом её провала их озарила мысль, что ключ к освобождению человечества, возможно, находится вовсе не на Западе. К 1849 г. они, следуя примеру славянофилов, выдвинули теорию, что самый передовой западный идеал, социализм, может быть реализован в России раньше, чем в Европе, на основе крестьянской общины. Этот социальный институт уже практически является «социалистическим» — собственность в общине не частная, а периодически перераспределяется в соответствии с изменяющимися потребностями крестьян. Значит, всё, что нужно для того, чтобы сделать общину социалистической в полном смысле слова, — революция, в ходе которой народный гнев сметёт самодержавие и лишит владений паразитов-помещиков.
Эта заманчивая фантазия подкреплялась более реалистичным соображением, что грозное российское самодержавие на самом деле достаточно уязвимо. Учитывая жестокость примитивной двухклассовой социальной системы, на которой оно базировалось, ни просвещённая элита, ни дегуманизированный «народ» не питали к нему привязанности. Убедительные доказательства тому с избытком предоставляла долгая история российских крестьянских бунтов, от Смутного времени в начале XVII в. до восстания Стеньки Разина в его конце и Емельяна Пугачёва в 1773–1775 гг., — все они по мощи намного превосходили и французскую Жакерию 1358 г., и Крестьянскую войну 1525 г. в Германии. Следовательно, в России будет гораздо легче разжечь революцию, чем на Западе, где между государством и народом стоит крепкая буржуазия, гася радикальный пыл полумерами в виде конституционализма с имущественным избирательным цензом. Политика революции в России поэтому чрезвычайно проста: просвещённая элита, носительница революционной «сознательности», должна принести социалистическую идею в «тёмный» народ и, глядишь, социализм возникнет сам собой. Так родилась радикальная версия российского «особого пути» в европейской истории.
В более умеренной форме возможность ускорения истории посредством подражания формулируется как «преимущества отсталости». Одно из таких преимуществ состояло в том, что Россия очень быстро сумела ликвидировать отставание от Запада в области высокой культуры. Российский «просвещённый деспотизм» XVIII в. модернизировал империю не столько за счёт затратного поощрения экономического развития, сколько за счёт более дешёвого обучения дворянства современным методам ведения войн и бюрократического управления. Это очень хорошо работало, пока сам успех европеизации не сделал просвещение самоценным, вследствие чего при Николае между просвещённой элитой и её бывшим самодержавным покровителем образовалась пропасть.
Возникла специфически российская социальная группа, которая к концу века получила название «интеллигенция». Хотя это понятие обозначало образованные слои в целом, в большинстве своём не разделявшие радикальных взглядов, оно, как правило, подразумевало некую оппозиционность, а на практике именно радикальное меньшинство интеллигенции вскоре установило идеологическую гегемонию над российским обществом и культурой. Вплоть до революции 1905 г. нелегальная, «теневая» политика России, как либеральная, так и радикальная, почти исключительно была вотчиной интеллигенции.
Такой перекос можно считать одним из главных недостатков отставания; согласно марксистской терминологии, Россия создала «надстройку» современности, ещё не обзаведясь «базисом». Жозеф де Местр, сардинский посланник в Петербурге, в начале XIX в. предсказывал Александру I, пытаясь обуздать страсть императора к основанию новых университетов: однажды величайшей угрозой хрупкому российскому порядку станет какой-нибудь «университетский Пугачёв»[301].
301