Соединение Лениным в одно предполагаемой двухэтапной революции не означает, что он фактически обратился в народничество — как часто утверждают, желая поставить под сомнение его марксистскую «правоверность»[304]. Мы уже видели, что его теория партии-авангарда проистекла из чисто марксистского кризиса революционной практики. Нужно добавить, что такая партийная организация прямо заимствована у централизованной и иерархичной социал-демократической партии Германии, а не у гораздо проще структурированной «Народной воли». А политика Ленина в отношении крестьянства радикально отличалась от народнической: народники хотели сделать землю «социализированной» собственностью всех крестьян, в то время как Ленин стремился к государственной «национализации» в качестве прелюдии коллективизации, причём осуществить её предполагал в ходе «классовой войны» между сельской «мелкой буржуазией» и «пролетариатом» из бедняков.
Ввиду столь важных различий между ленинизмом и народничеством должно быть ясно, что сходства, всё-таки существующие между двумя традициями, обусловлены не каким-то скрытым родством, а отсталостью России, которая заставляла её объединять и сокращать по времени процессы, имевшие место раньше на Западе. Кстати, преимущества отсталости подметили не одни народники; Маркс до них думал то же самое о Германии.
В свои последние годы он явно распространил этот взгляд и на Россию. После возникновения в 1860-е гг. российского революционного движения Маркс пристально за ним наблюдал и даже выучил русский язык, чтобы читать Чернышевского. В 1870-е гг. он стал советником «Народной воли» (после краха Парижской коммуны только Россия обещала близкую перспективу революции в Европе). Пыл русских произвёл на него такое впечатление, что в 1881 г. он признал: если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, то крестьянская община способна «явиться исходным пунктом коммунистического развития»[305] — иными словами, Россия может перескочить капитализм. Хотя Плеханов и Энгельс скрывали эту уступку в пользу «незакономерной» истории, радикальный компонент марксизма, который её вызвал, легко пробудился бы к жизни при любой новой революционной возможности.
Такую возможность предоставил кризис традиционной России после 1900 г., событие, подобных которому Европа не видела с 1848 г. Он столкнул большевиков с дилеммой, никогда не встававшей перед Марксом и II Интернационалом: что делать в случае успешной революции против «старого режима»? Эта дилемма заставила большевиков сделать выбор между основными компонентами марксизма. Поскольку англо-французская норма исторического развития, лежащая в основе его доктрины, не подходила к российским условиям, они не могли, доверясь её логике, упустить единственный революционный шанс России на социализм. Большевики решили дилемму так же, как их «отец-основатель», когда впервые формулировал свою теорию партии, — поставили дух учения Маркса о классовой борьбе выше буквы его исторической логики. Вследствие этого им удалось совершить революцию ради конца всех революций, которой прочие марксисты тщетно дожидались со времён провала 1848 г.
Достичь подобной вершины, однако, удалось только после первого раунда российского революционного процесса — «нормальной» европейской революции в 1904–1907 гг. Хотя данное событие обычно характеризуется как рабочая революция, на самом деле это был звёздный час либералов в истории России.
С подъёмом политической активности в начале нового века пятидесятилетнее пребывание российского либерализма в тени революционного социализма подошло к концу. На протяжении радикальных 1904–1906 гг. руководство движением против самодержавия взяли на себя либералы, частью из традиционной для них среды поместного дворянства, но в ещё большей степени из кругов рафинированной интеллигенции — представителей хорошо развитых к тому времени свободных профессий. (Капиталисты-промышленники слишком сильно зависели от государства, чтобы играть в оппозиции сколько-нибудь значительную роль.)
Российский либерализм, организовавшийся в октябре 1905 г. в Конституционно-демократическую партию (сокращённо «кадеты»), был значительно левее своего западного аналога, ведь ему приходилось уложить в десятилетие развитие своей программы, которое в других странах занимало век. Так, в социальную программу либералов входили свобода собраний и объединения рабочих в профсоюзы, а также принудительное отчуждение, с выплатой компенсации, некоторых частных земель в пользу крестьян. В то же время из страха перед самодержавием кадеты придерживались гибельной политики «слева нет врагов» в отношении революционеров-террористов. Что касается самих революционных партий — двух социал-демократических, а также неонародников, объединившихся в 1900 г. в Партию социалистов-революционеров (эсеры), — они в 1905 г. играли минимальную роль и ни в каком смысле не «вели» народ.
304
Это основная суть критики большевизма со стороны меньшевиков. В различных формах её повторяют такие западные историки, как Роберт Такер (
305
Из предисловия Маркса и Энгельса к русскому изданию «Манифеста коммунистической партии» (1882), цит. по: