Современному сознанию эти доктринальные хитросплетения могут казаться невразумительными до полной бессмыслицы — если их вообще не считают суеверными фантазиями, разжигающими в единой семье человечества нетерпимость и братоубийственную вражду. Конечно, в течение столетий непреклонный монотеизм имел достаточно негативных последствий. Но всё же это не единственные его последствия, о чём свидетельствует хотя бы экскурсия по маршруту путеводителя Мишлен по уцелевшим белостенным церквям Галлии. Парящие своды и светлые окна Шартра и Сент-Шапель, по сути, представляют собой теологические декларации в камне и стекле. Они несут послание, выведенное аббатом Сугерием из мистических произведений Псевдо-Дионисия Ареопагита: Бог есть свет, источник всего сущего и конечная цель бытия, к которой однажды придёт человечество[35]. Время, кстати, покажет, что такое мировоззрение невозможно адекватно отобразить с помощью афинских дорических колонн или римских куполов времён Августа, — примерами тому служат рационалистические храмы XVIII в. в Париже — церковь Мадлен и Пантеон. Последний сегодня переименован в Храм Республики, что весьма ему подходит.
С нашей точки зрения, впрочем, самый важный вклад в уникальный характер Европы христианская теология сделала не в сфере искусства, а в области экклезиологии. Ибо эта теология вызывала в миру отголоски, которые на современном языке назывались бы социально-политическими, но, учитывая их религиозную формулировку, действовали весьма несовременными путями. Поэтому неверно говорить, что спор об инвеституре был всего лишь борьбой за политическую власть, а ересь в действительности представляла собой социальный протест. Теология — не просто незрелая форма политики. Она трактует проблемы веры, которые касаются неизбежных, но не имеющих рациональных ответов «великих вопросов» о бытии и его смысле.
Вероятно, наилучшим образом теологическую основу средневековой цивилизации сформулировал коллега Вебера, который больше, чем он, занимался социологией религии, — лютеранский богослов и социальный критик Эрнст Трёльч: «Исторический Богочеловек, соединяющий в своём лице оба начала — человеческое и Божественное, основал церковь как отражение самого себя, как Богочеловеческий организм. За счёт своего Божественного начала этот организм должен быть абсолютно единообразным и господствовать над природным царством, подобно тому как в Богочеловеке Божественное начало господствует над человеческим. Соответственно Он выделяется в церковном богослужении как Христос причастный, который каждый раз, когда совершается таинство причастия, возобновляет союз Божественного и человеческого, делая священника, приносящего жертву, тем, кто осуществляет это единство; соответственно Он также приходит к каждому человеку посредством причастия, через чувства и в то же время сверхчувственно, дабы поставить природное под управление Божественного и чудесным образом придать Божественность природному и материальному. Церковные таинству суть продолжение Воплощения, повторение духовного процесса, благодаря которому милость Божья является в жизнь человека»[36]. Одно это учение, впрочем, не могло вызвать на латинском Западе духовное возрождение и институциональный подъём церкви, произведённый григорианской реформой середины XI в. В конце концов, ту же доктрину почитал и греческий Восток. Однако именно в середине XI в. начался долгий упадок Византии, приведший в итоге к турецкому завоеванию Константинополя в 1453 г. В сущности, даже во времена наивысшего процветания при императоре Юстиниане в VI в. греческий Восток не обнаруживал такого динамизма, как латинский Запад после XI в.
Общепринятое объяснение подобного контраста вкратце приводилось в начале данной главы. Если остановиться на нём подробнее, то в основе его лежит парадокс. На Востоке империя (к сожалению) оказалась достаточно сильна, чтобы справиться с варварами, и, спасшись, обеспечила себе возможность долго стагнировать. На Западе империя (к счастью) пала жертвой варварского нашествий и латинскому «христианскому миру» пришлось искать новый путь, дабы вернуться к цивилизации. В частности, на Востоке церковь так и осталась в подчинённом положении, в которое её поставили Константин и Юстиниан, тогда как на Западе она освободилась от светского контроля, и её духовная власть сумела заменить империю в качестве высшей силы в обществе. Беспрецедентный примат трансцендентных устремлений и дал раздробленному Западу первый толчок к построению нового — послеримского — порядка. Этим, конечно, объясняется не всё, но очень многое. Ниже речь пойдёт об истоках западной сацердотальной империи и её внутренних противоречиях.
35
Cm.:
36