Неомарксистские теории революции для историков интереснее, как раз потому, что сравнение по определению влечёт за собой изучение конкретных примеров. Почти классикой здесь является книга Баррингтона Мура «Социальное происхождение диктатуры и демократии: Лорд и крестьянин в становлении современного мира», вышедшая в 1966 г.[362] Социолог, набравший хороший эмпирический материал по Советской России[363] (как Бринтон — по Франции), исходит из предпосылки, что определяющим признаком современного мира служит неуклонное движение всех обществ к капитализму, которое влечёт за собой ликвидацию неисправимо косного крестьянства. Свою задачу он видит в том, чтобы определить, при каких условиях подобная «модернизация» приводит к демократии, а не коммунистической или фашистской разновидности диктатуры. Пытаясь найти ответ на этот вопрос, он, разумеется, попадает в ловушку великого парадокса классового анализа XX в.: вопреки марксистским ожиданиям, социалистическая революция побеждала лишь в отсталых аграрных обществах и никогда — в развитых промышленных, где происходили исключительно фашистские революции. Тем не менее квазимарксист Мур остаётся верен убеждению, что все революции должны объясняться с классовой точки зрения. Поэтому он старается разрешить современный парадокс марксизма, перетасовывая карты социального класса и политического режима, дабы получить новые соотношения между двумя факторами.
Модель, к которой он приходит в результате, предполагает три типа модернизации: демократический капитализм на Западе; авторитарный и в конечном счёте фашистский капитализм в Германии и Японии; коммунистическая модернизация «сверху», заменившая капитализм в России и Китае. В каждом случае исход определяется не взаимодействием буржуазии с пролетариатом, как в классическом марксизме, а взаимодействием аристократии с крестьянством.
В первую категорию «буржуазных демократий» (термин, который употребляется с некоторым извиняющимся оттенком, но решительно) входят три подвида: примерами служит вполне ожидаемое трио — Англия, Франция и Соединённые Штаты. В первом случае аристократия сама занимается товарным сельским хозяйством и потому объединяется с буржуазией с целью ограничения власти монархии. Крестьянство устраняется посредством огораживания общинных земель, рабочие остаются в стороне от мятежа. Конечный итог — прочный капитализм и несовершенная, но всё же либеральная демократия. Во Франции буржуазия, экономически не столь динамичная, как в Англии, опирается на предприимчивых крестьян и отчасти на рабочих, дабы вытеснить по большей части не занимающуюся торговлей, паразитическую аристократию и уничтожить монархию. Итог — широкая демократия, но слабый капитализм ввиду социального веса мелкокрестьянских собственников. В Америке гражданская война играет роль буржуазной революции (sic!), уничтожая торговую, но, тем не менее, «феодальную» аристократию Юга и готовя почву для триумфа капитализма и небезупречной, однако подлинной демократии. Последний сценарий представляет собой явно абсурдную, искусственную проекцию на другой берег Атлантики образцовой для Мура (и Маркса) экономической модели Англии ради сохранения априори заданной схемы. Всё это, как и терминология Бринтона, на самом деле показывает, что Америка является «третьим лишним» в современной революции.
Второй тип взаимоотношений по теории Мура — Германия и Япония — представляет собой авторитарную модернизацию «сверху». Её движущей силой выступает союз аристократии с абсолютной монархией для того, чтобы поработить крестьянство и самой заняться коммерческим сельским хозяйством. Этот путь ведёт к поощрению развития капитализма ради возвышения нации, а его итоговый результат — фашистская диктатура.
Третий тип — Россия и Китай. Слабая аристократия находится в чрезмерной зависимости от самодержавной монархии, которая нужна ей, чтобы подчинять и эксплуатировать крестьян. Этим обусловливается очень слабое, в основном руководимое государством, капиталистическое развитие, что в условиях войн XX в. приводит к национальному поражению. А оно, в свою очередь, вызывает взрыв крестьянского бунта во главе с недовольными интеллектуалами, который сметает и монархию, и аристократию, и зависимую от государства буржуазию. Неизбежную задачу модернизации берут на себя те самые недовольные интеллектуалы, пришедшие к власти посреди всеобщей неразберихи. И эта коммунистическая и «тоталитарная» диктатура, наконец, осуществляет жестокую, но необходимую ликвидацию «идиотизма деревенской жизни».
362
363