Источник такого концептуального кульбита искать недалеко. Свою идею центрального положения крестьянства в революционном процессе Мур заимствовал из работ великого французского историка-марксиста Жоржа Лефевра, в 1930-х гг. впервые подробно проанализировавшего «Великий страх» 1789 г. — эпизод, который ныне можно найти во всех описаниях Французской революции[367]. Лефевра, современного якобинца, увлёкшегося большевизмом, на мысль об исторической роли крестьян навело их очевидное главенство в событиях 1917 г. в России. Поэтому он обратился к истории собственной страны, стремясь найти в ней нечто аналогичное. Он снабдил 1789 г. более широкой народной базой, нежели буржуазия, и, таким образом, сделал его предвестием социалистического продолжения в России.
Крестьянство, бесспорно, играло в 1789 г. важную роль, однако до Лефевра она никогда не рассматривалась как центральная. Хотя о крестьянских волнениях 1789 г. упоминалось во всех исторических трудах XIX в., им не придавали решающего значения даже такие радикалы, как Кропоткин и Жорес. Не найти у этих авторов и выражения «Великий страх», по одной простой причине — оно не использовалось в самом 1789 г. Мы снова наблюдаем ретроспективное взаимовлияние (Wechselwirkung) более поздней революции на более раннюю. Такой же перенос произошёл, когда пример французской революции открыл англичанам, что у них сто лет назад произошла аналогичная революция. «Возраст» понятия «Великий страх» — не просто терминологический курьёз; он указывает, что французам понадобилось больше столетия, чтобы хорошенько разглядеть влияние крестьянства в 1789 г., и тем самым свидетельствует, что оно вряд ли могло быть решающей силой в деле свержения «старого режима». Режим был уже мёртв, прежде чем крестьяне вышли на поле битвы; собственно, потому они и сделали это, не боясь возмездия.
Сам же Лефевр говорит о «Великом страхе» именно с такой точки зрения в работе, которую не цитируют ни Мур, ни Скокпол[368]. В его представлении падение «старого режима» происходит в четыре этапа: аристократическая революция 1788 г., заставляющая короля созвать Генеральные штаты; буржуазная революция мая-июня 1789 г., оканчивающаяся «Клятвой в зале для игры в мяч»; народная революция 14 июля, выражающаяся во взятии Бастилии; крестьянский «Великий страх», который приводит к ночи 4 августа и краху сословной системы. Данный сценарий, идеально соответствующий историческим фактам, являет собой мастерское использование модели революции как классовой борьбы. Он лучше всего, что есть в собственных знаменитых работах Маркса о французской политике в 1848 г. — «Классовая борьба во Франции» и «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта».
Так что крестьянство-гегемон у Скокпол — карикатурная адаптация идей Лефевра. Фактически его творчество используется в основном для иллюстрации выводов, сделанных Скокпол в более раннем исследовании Китая, на основании которого она пришла к заключению, что, хотя ««предполагалось», будто Франция подобна Англии [точка зрения и Токвиля, и Маркса], её абсолютистский старый режим, тем не менее, кажется во многом похожим на Китайскую империю»[369]. Ведь в Англии-то при Стюартах крестьянского «большого взрыва» не получилось! Свои домыслы Скокпол объясняет «приверженностью демократическому социализму», которая во время волнений 1960-х гг. и вьетнамской войны пробудила у неё глубокий интерес к Восточной Азии. В результате она спроецировала гегемонию революционного крестьянства, так восхитившую её в Китае, на «буржуазную революцию» во Франции, а затем на «пролетарскую революцию» в России. Однако к Франции такая проекция совершенно неприменима, поскольку здесь именно знать и буржуазия, а вовсе не крестьяне, низвергли монархию и сословную систему. Итак, первый столп тройственной модели Скокпол рушится.
Второй столп также не выдерживает в силу элементарного непонимания Скокпол международного положения трёх её аграрных бюрократий. Как известно любому школьнику, в XVIII в. Франция, наряду с Англией, была одной из двух мировых сверхдержав. И в большей мере, чем Англия, являлась интеллектуальным и культурным лидером радикального Просвещения. К 1789 г. экономический разрыв между двумя соперницами сузился, можно даже сказать, почти исчез; бесспорное и длительное преимущество Англия получила лишь в результате наполеоновских войн. Китайская Поднебесная империя в начале XX в., напротив, находилась на грани распада: она настолько ослабела, что вторгшиеся европейцы без труда делили её территорию; экономически она чудовищно отставала от Запада; её культура практически оставалась досовременной.
368