По сути, только тогда сформировался лишённый конфессиональной тенденциозности, по-настоящему экуменический взгляд на Реформацию и Контрреформацию (старый термин Ранке, от которого сейчас отказываются в пользу более дипломатичного «католическая Реформация»). Новый экуменический дух проник и в социальную историю, которая, освобождаясь от влияния марксизма (особенно после того, как в 1989 г. прекратила существование ГДР), вместе с историей культуры попала теперь в общий историографический котёл. В результате из-под пера Петера Бликле вышла история крестьянской войны, впервые опубликованная в 1975 г. под названием «Германская революция 1525 г.». Кроме того, в это же время Реформация в значительной степени «денационализировалась», о чём свидетельствует карьера голландца Хейко Обермана, автора «Наследия средневековой теологии»[61], который после многих лет преподавательской деятельности в Тюбингене закончил свои дни регент-профессором истории Университета штата Аризона. Именно с таких позиций рассматривается здесь германская Реформация как форма революции.
Первое, что стоит отметить, говоря о Германии: в отличие от Богемии ранее, а также Англии и Франции позже, Священную Римскую империю германской нации определённо нельзя назвать государством или хотя бы чем-то на него похожим. Немецкие историки XIX в. (аналогично коллегам из других стран Европы) считали нацию-государство естественной нормой развития любого народа и её отсутствие расценивали как историческую аномалию, чуть ли не несправедливость судьбы. А историки XX в. усматривали в этом отправную точку трагичного отклонения Германии от модели современной европейской цивилизации, её «особого пути» (Sonderweg). Однако в описываемое время раздробленные германские политические институты были намного ближе к превалирующей европейской норме, чем национальные монархии Франции, Англии и Испании, которые сами ещё не сформировались до конца. Правда, даже в XVI в. император и некоторые интеллектуалы-патриоты вроде Ульриха фон Гуттена грезили о централизованной национальной монархии западного образца. Но немецкое национальное чувство — уже весьма сильное — в целом имело иную ориентацию: антиримскую, с одной стороны, и местечковую в политических привязанностях — с другой. Собственно, такая же неспособность подняться до уровня националистических ожиданий XIX в. наблюдалась и в более централизованных, на первый взгляд, королевствах. Герцоги Бурбоны и Гизы являлись ненамного более послушными подданными королей Валуа, нежели баварские Виттельсбахи или саксонские Веттины — императоров Габсбургов. Определённая разновидность феодального духа всё ещё жила в столетии, которое якобы знаменовало рождение современного мира. К тому же государство повсюду представляло собой в первую очередь династический, а не национальный институт.
На протяжении всего XVI в. имперский «меч» в Германии принадлежал дому Габсбургов; имея обширные владения в самых разных местах, эта династия в лице императора Карла V мыслила в истинно имперском, панъевропейском, а не германском ключе. Процесс восхождения Габсбургов на уровень международных владык начался ещё в XIV в., когда младший сын французского короля Валуа получил герцогство Бургундское в качестве фактически независимого удела, а затем в 1384 г. женился на наследнице нидерландского графства Фландрии. Так сложилось ядро герцогства Бургундского, в которое к 1430 г. вошли герцогство Брабантское, графство Голландия и кусок нынешней северной Франции[62]. Это новое образование в некотором смысле возрождало старое «срединное королевство» Лотарингию, возникшее после распада империи Каролингов в 843 г.
61
62
Cm.: