На сей раз он нашёл прибежище в Мюльхаузене, который в то время размерами превышал Дрезден и Лейпциг, вместе взятые. Город терзало особенно бурное реформирование под руководством беглого монаха-цистерцианца Генриха Пфайфера. Мюнцер примкнул к протестантам, выступающим против городского совета, и два проповедника вместе создали ещё одно военизированное сообщество — «Вечную лигу». Однако на данном этапе борьбы реформаторы вскоре проиграли, и следующую зиму Мюнцер провёл в Шварцвальде среди крестьян, уже готовых к открытому бунту. Но весной он возвратился в Мюльхаузен ради второго — и победного — раунда Реформации[86]. На смену свергнутому городскому совету пришёл новоизбранный «Вечный совет». Возобновила существование военная лига с «радужным флагом», символизировавшим возрождение человечества после библейского потопа. Впоследствии Мюнцер заявлял, что программа союза основывалась на принципе omnia sunt communia (всё есть общее), то есть всеми вещами надлежало владеть сообща, хотя каких-либо конкретных шагов к осуществлению провозглашённого идеала ни в Альштедте, ни в Мюльхаузене не делалось.
В этот момент до Тюрингии с юга докатилась великая Крестьянская война. Мюнцер в апокалиптическом экстазе призвал жителей Альштедта вступить в мюльхаузенскую лигу, чтобы «ковать, бить по наковальням Нимрода». Уповая, что «люди станут свободными и Господь будет единым Владыкой над ними», он повёл своё трёхсотенное войско на соединение с несколькими тысячами крестьян и рудокопов, ставших лагерем в соседнем городке Франкенхаузен. Иными словами, Мюнцер со своей лигой влился в уже существующее народное движение, не милленаристское, а выдвигавшее вполне конкретные и специфические требования.
Скоро на сцену выступили и князья. В день битвы 15 мая вокруг солнца появилась необычайная корона. Восседая на коне, Мюнцер обратился к крестьянскому войску, провозглашая, что этот радужный ореол — предзнаменование их победы. Последовавшая битва обернулась бойней, унёсшей жизни около семи тысяч крестьян. Вскоре после этого Мюнцера схватили и подвергли пыткам. Он признался в подрывных замыслах, принёс публичное покаяние и был казнён. Мюльхаузенская коммуна Мюнцера, если можно её так назвать, просуществовала два месяца.
Если искать в этой истории предвестия современного социализма, на ум прежде всего приходит не Маркс, а Бакунин с его девизом: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть» (1842). О том, чтобы связать Мюнцера с современным радикализмом, лучше не думать. В его немногочисленных апокалиптических сочинениях, равно как и в недолговечных «лигах» Альштедта и Мюльхаузена, ничто не предвосхищает Оуэна, Фурье или Маркса. В целом бродячая жизнь Мюнцера представляет собой, скорее, патетическую, нежели героическую повесть.
Куда бы он ни приезжал, его деятельность немедленно вызывала такую неразбериху, что ему приходилось бежать в поисках другого пристанища. Его идеология приобретала все более радикальный характер, по мере того как ему снова и снова приходилось скрываться. Со времён Реформации и до 1840-х гг. личность Мюнцера обычно демонизировали вслед за Лютером. Впервые его реабилитировали в 1840-е гг. радикалы-«домартовцы», которые искали революционную традицию в Германии, — соответствующую теорию разработали Энгельс и Каутский. После Второй мировой войны коммунистический режим ГДР возвёл его в ранг великого предтечи. В результате такого сочетания демонизации и канонизации историческое значение фигуры Мюнцера было сильно преувеличено и искажено. В своё время он являлся второстепенным персонажем, паразитом, а не лидером Крестьянской войны. «Дело Мюнцера» больше сотворено в историографии, чем взято непосредственно из летописи истории. И это не единственный пример проблемы, созданной путём ретроспективного анализа. Мы ещё не раз столкнёмся с таким историографическим «творчеством», включая изображение Октября 1917 г. как глубокой социальной революции, а не большевистского переворота.
86