В такой сумбурной и стремительно обостряющейся атмосфере Реформация в 1524–1525 гг. распространилась из крупных и мелких городов в деревню, в крестьянскую среду. Точнее, произошло слияние городского и крестьянского радикализма. При этом и в городе, и в деревне религиозное реформирование стало означать связывание населения общинными узами. Революция, запущенная Лютером, теперь воспринималась широкими массами прежде всего как революция «простого человека» (dergemeine Mann), под каковым понимался не только обычный человек из низших классов, но и член «общины» или «коммуны» корпоративного города или прихода[89]. Подобная демократизация, несомненно, весьма напоминала ситуацию в Богемии в 1419–1420 гг. Этот религиозно-коммунальный всплеск придал периоду расцвета немецкой Реформации полуреволюционный характер. В нём приняли участие представители всех корпоративных категорий, от самой верхушки до низов сословной структуры. В какой-то момент они, казалось, собрались выступить против старой церкви единым фронтом.
Прелюдией к ожидаемому всеобщему восстанию послужил мятеж имперских рыцарей фон Гуттена и фон Зиккингена. В 1523 г. эти дон-кихоты из приходящего в упадок сословия ополчились против одного из князей церкви — курфюрста-архиепископа Трирского. Так как учение Лютера подорвало позиции «первого сословия» в империи, дерзкая парочка решила секуляризовать архиепископские земли в пользу массы рыцарства юго-западной Германии. Они также стремились создать прецедент для ликвидации других многочисленных и обширных церковных княжеств. Однако их военная авантюра закончилась весьма плачевно: архаичная фигура вольного имперского рыцаря не шла ни в какое сравнение с новыми наёмными войсками императора.
Главным же восстанием стала Крестьянская война 1525 г. Это действительно было самое масштабное и наиболее радикальное социальное движение в Европе до Французской революции. Ранке не менее убедительно, чем Энгельс, доказывал его центральное место в немецкой истории и признавал его подлинно революционный характер. Вспыхнув осенью 1524 г. на Боденском озере, пламя мятежа уже на следующий год перекинулось в Швабию и южную Германию, затем на север в Тюрингию и Саксонию, на восток в Австрию и Тироль, на запад в Эльзас. На Верхнем Рейне крупные крестьянские волнения происходили и ранее: в различные периоды с 1490 г. там поднималось «знамя башмака» (с изображением тяжёлой обуви, которую обычно носили крестьяне); уже в 1514 г. Вюртемберг сотрясло восстание общества «Бедный Конрад». Бунтовщики также прибегали к религиозному оправданию своих действий «благочестивым законом». Учитывая данную предысторию, можно сказать, что даже без лютеровской Реформации на тех же землях следовало ожидать дальнейших крестьянских волнений. А религиозное брожение, спровоцированное Лютером, придало новому крестьянскому бунту беспрецедентные масштабы и мощь.
Но после одной бурной весны это мощное движение захлебнулось в крови. Более того, его провал, наконец, погасил импульс революционных перемен, данный Лютером в 1517 г. Конечно, Реформация по-прежнему порождала радикальные преобразования в Германии и за её пределами. Однако теперь это происходило в виде череды не столь серьёзных вспышек; непрерывный стремительный поток изменений иссяк. Обречена также оказалась идея всеобщего священства. Пасторы, магистраты и князья Реформации, её интеллектуальные и политические лидеры больше не предлагали простому человеку вместе с ними очищать церковь и нести Слово Божье. Реформирование с тех пор осуществлялось исключительно сверху.
Хотя в начале XVI в. наблюдался экономический рост, но наряду с ним росли и цены, что заставляло светских и церковных владык увеличивать бремя податей для своих крестьян. Это давление постоянно ужесточалось, и крестьянская жизнь ухудшалась на протяжении всего предыдущего столетия, а особенно в последние десятилетия перед 1525 г.[90] В юго-восточной Германии началось возрождение крепостничества, практически повсеместно упразднённого ещё в XIII в. Это стало прелюдией ко «второму закрепощению», которое до конца века восторжествует на территориях к востоку от Эльбы. Конечно, одной из причин повышения фискального давления являлась деятельность местных князей по строительству государства, однако на монастырских крестьян ложилось даже более тяжёлое бремя. Соответственно главной мишенью для бунтовщиков служили князья и аббаты. Крестьяне, которые находились в подчинении у владевших их землями городов, питали меньше враждебности к своим хозяевам. После того как в 1522–1523 гг. по вольным имперским городам региона прокатилась волна муниципальных преобразований, город демонстрировал образец организованного, коммунального, самодостаточного хозяйства. По сути, между ним и деревней существовал некий довольно глубокий симбиоз. К тому же крестьяне видели пример успешного республиканского восстания в соседней Швейцарии, а в качестве предводителей могли выбрать наёмников-ландскнехтов, в большом количестве живших среди них.
90