Чрезмерная сосредоточенность на церковной организации — главное отличие кальвинизма от лютеранства и англиканства. Во Франции это породило пресвитерианско-синодальную организацию — такую форму принял кальвинизм, когда его институты, перенесённые из женевского «города-государства», стали устанавливаться в национальных масштабах королевства Валуа. Данную организационную систему, наряду со стандартным вероисповеданием, окончательно утвердил первый национальный синод французской церкви в 1559 г. Сам Кальвин назвал эту систему, оптимальную с точки зрения политической и военной эффективности для воинствующих доктринёров, «аристократической» — в аристотелевском смысле. Современный автор Роберт Кингдон, допуская небольшой анахронизм, дал ей название «демократического централизма»[112].
В основании системы отдельные церкви или конгрегации управлялись консисториями выборных священников и старейшин. Так же как в Женеве, консистории, в сущности, представляли собой олигархии, которые формировались путём кооптации среди пасторов и местных магистратов. В рамках системы все церкви имели равный статус, и на этом демократическом фундаменте строилась общенациональная иерархия. Церкви избирали делегатов в местные коллоквиумы, затем в региональные синоды и, наконец, в периодически созываемые национальные синоды, которые разрабатывали доктрину для всего гугенотского сообщества.
Несмотря на то что к 1562–1563 гг. эта система в основном упрочилась, она всё же столкнулась с демократическим вызовом, брошенным мирянином Жаном Морели, который отстаивал форму «церковной дисциплины», или церковного управления, впоследствии получившего название конгрегационалистского[113]. Морели предлагал, чтобы священнослужителей и старейшин избирала каждая конгрегация, сознавая, что подобный тип церковного устройства будет иметь определённые демократизирующие последствия и для государственного. Однако авторитетные защитники аристократического «пресвитерианства» Кальвина легко отразили удар благодаря почти постоянному военному положению и естественной роли дворянства в войне. По тем же причинам пресвитерианско-синодальную систему приняли осаждённые кальвинисты Нидерландов на своём первом национальном синоде в 1571 г. Её менее удачный вариант возник в 1559 г. в Шотландии, где консистории именовались «церковными сессиями» (kirk sessions), но притом весьма нелогично сохранялись епископы. В 1643 г. английский парламент сделал пресвитерианскую модель официальной для англиканской церкви, но там она не прижилась, поскольку вскоре произошёл раскол между парламентскими ковенантерами и конгрегационалистами-индепендентами, связанными с «армией нового образца». А в Массачусетсе, разумеется, конгрегационализм (правда, без управляющей консистории) возобладал с самого начала, так как колониальным индепендентам не приходилось бороться с военной угрозой.
Церковная организация гугенотов великолепно сочеталась с параллельной организацией их политического сообщества. Последняя состояла из различных муниципалитетов, где большинство населения принадлежало к реформатской церкви, особенно на юге, однако временами и в таких важных центрах, как Лион, Орлеан и Руан. Гугеноты преобладали также в отдельных дворянских владениях и штатах некоторых провинций, например Лангедока. Все эти единицы избирали представителей в национальное собрание. А порой национальный церковный синод служил своего рода главным съездом гугенотов, как, скажем, Ла-Рошельский в 1571 г. Это собрание привлекло иностранных участников, в том числе Людвига Нассауского, брата Вильгельма Молчаливого, и в результате получился своеобразный конгресс кальвинистского Интернационала. То же самое произойдёт на голландском синоде в Дордрехте в 1618 г. Наконец, организация гугенотского церковно-политического сообщества удачно совпадала с сословной организацией королевства, демонстрируя аналогичную расстановку сил: «первое сословие» пасторов и «второе сословие» военачальников-дворян руководили «третьим сословием» городских магистратов.
Одним словом, в гугенотской Франции мы имеем дело с политико-религиозной партией, то есть движением, основанным не на классовом единстве, общности экономических интересов и даже не на конкретной политической программе, а сплочённым принадлежностью к определённой религии[114]. Точнее, политико-религиозная партия есть выражение стремления религии меньшинства одержать верх над только что консолидировавшейся монархией раннего Нового времени и её официальной церковью, неважно — католической или англиканской. Лишь хорошо структурированная и фанатично идейная организация давала такому меньшинству шанс выстоять перед лицом мощи государства.
113
114
Этот тезис выдвинут X. Кёнигсбергером в очерке «Организация революционных партий во Франции и Нидерландах в XVI веке» («The Organization of Revolutionary Parties in France and the Netherlands during the Sixteenth Century»), cm.: