После того как дерзкая выходка гугенотов в Мо получила резкий отпор в ходе второй войны 1567–1568 гг., Карл IX и Екатерина снова выступили в поддержку политики толерантности. На деле первые успехи Филиппа II в подавлении нидерландского восстания породили страх перед его могуществом, толкая королевский двор к реальному союзу с гугенотами. Нового главу клана Бурбонов, юного Генриха Наваррского, обручили с дочерью Екатерины Медичи, Маргаритой. Колиньи тогда настаивал на объединении французских католиков и протестантов с целью последующей интервенции в Нидерланды на стороне восставших. Однако Екатерине такая политика показалась чересчур опасной, особенно с учётом роста влияния Колиньи на двадцатидвухлетнего короля. В августе 1572 г., когда гугенотское дворянство съехалось в Париж на свадьбу Генриха Наваррского, королева-мать убедила короля испытать их силу, подстроив убийство Колиньи. Покушение провалилось, Колиньи отделался ранением. Знатные гугеноты, обвиняя Гизов, рьяно требовали правосудия. В столь напряжённой ситуации двор, охваченный паникой, принял решение ликвидировать всех главных гугенотских вождей, полагая, что на этом инцидент будет исчерпан. Но, едва операция началась, ситуация мгновенно вышла из-под контроля. Грянул мощный взрыв «ответного бешенства», которое впервые проявило себя в Васси: фанатичные католики-парижане, в том числе многие высокопоставленные чиновники, воспользовались шансом очистить Париж от гугенотов, чья наглость, по их мнению, грозила навлечь на город гнев Господень. Общее количество жертв достигло двух с половиной тысяч. Варфоломеевская ночь, как стали называть эту резню, распространилась на другие города Франции и в целом унесла по всей стране, вероятно, до 5000 жизней[116]. Вскоре она заслужила славу самого ужасающего злодеяния эпохи[117]. Движению гугенотов был нанесён страшный удар, от которого оно по-настоящему так и не оправится.
Ужас массовой резни наконец стимулировал возникновение третьей силы в обществе — «политиков», названных так потому, что они ставили интересы государства и гражданского мира выше заботы о чистоте религии. Выдающийся пример человека подобного склада — Монтень, который, правда, не вёл активной политической деятельности. Именно «политиком» в душе был Генрих Наваррский, по политическим соображениям сначала исповедовавший протестантство, а затем перешедший в католичество. Крупным теоретиком этой новой силы был Жан Боден. В шести его «Книгах о республике», изданных в 1576 г., определялась абсолютная концепция государственной власти, которая в контексте монархии означала королевский абсолютизм[118]. Поскольку в то время никто не мог сохранять религиозный нейтралитет, на практике «политики» обычно поддерживали неформальный союз с более слабой религиозной партией — гугенотами. Даже после Варфоломеевской ночи гугеноты пользовались легальными правами на подконтрольных им территориях.
Однако с 1572 г. им пришлось занять оборонительную позицию, в результате чего появилось огромное количество литературы, посвящённой гугенотскому сопротивлению. Современники — поборники королевского суверенитета прозвали её авторов «монархомахами» («борцами с монархией»). В 1573 г. вышла «Франкогаллия» Франсуа Отмана, доказывавшего, что со времён франкского завоевания монархия во Франции была конституционной, опираясь на народный суверенитет и народное согласие. Сходной позиции придерживались защитники «старинной конституции» в Англии XVII в. Кстати, гугеноты ещё с 1567 г. требовали нового созыва Генеральных штатов. В 1574 г. сам Теодор Беза пополнил такого рода литературу трактатом «Право магистратов», который предварял появление в 1579 г. анонимной «Защиты против тиранов» («Vindiciae contra tyrannos»), написанной ещё более резко. Словно в ответ на современную концепцию верховной власти, изложенную Боденом, оба гугенотских памфлета представляют первое более или менее современное обоснование права на революционное сопротивление. Конечно, и раньше встречались схоластические апологии тираноубийства, но литература монархомахов пошла дальше, формулируя всесторонне развитую политическую теорию сопротивления. Правда, сопротивление она пропагандировала отнюдь не демократическое, признавая его законность только для «нижестоящих магистратов» в рамках существующего устройства, то есть принцев крови, Генеральных штатов, судебных парламентов либо дворянства в целом, когда не заседают Генеральные штаты. Это литературное наследие сыграет важнейшую роль в нидерландском восстании, а также в Англии в период от гражданской войны 1640-х гг. до «Славной революции» 1688 г.[119]
117
119