В жаркой атмосфере всеобщего заболевания парламент приступил к своей конституционной реструктуризации. Весной 1641 г. он принял «Трёхгодичный акт», обеспечивающий регулярные собрания парламента каждые три года не по инициативе короны. За ним сразу последовал билль, предупреждающий роспуск или перерыв в работе парламента без его на то согласия. Оба документа Карл подписал вместе с приговором Страффорду. В июле были упразднены прерогативные суды Высокой комиссии и Звёздной палаты. Принимая эти меры, парламент, безусловно, выходил за границы «старинной конституции» и нарушал королевскую прерогативу, в ней воплощённую. Король в 1629–1640 гг., соблюдая букву «старинной конституции», вводил новшества, противоречащие духу её прежнего применения. Теперь действия «Долгого парламента» в ходе его первой сессии, хоть и облечённые в форму удовлетворения претензий, на самом деле представляли собой фундаментальные нововведения. Иными словами, к окончанию первой сессии существующий парламент, превратившийся в учредительное собрание, неуклонно загонял короля в угол, лишив его прерогативных полномочий. В сущности, эти изменения сделали парламент официальной и постоянной частью государственного устройства. То, что именно к этому он и стремился, подтверждается ещё одним новшеством: расходясь на перерыв в сентябре, обе палаты назначили комитет, который заседал во время каникул под председательством Пима.
Более того, изменения, сделанные за время первой сессии, легли в основу соглашения о Реставрации 1660 г. и восстановления этого соглашения в 1688–1689 гг. Почему же это конституционное урегулирование не положило конец революции? Почему революция продолжалась открыто ещё целых двадцать лет, а в скрытой форме — почти до конца века?
Объяснение, которое чаще всего давалось тогда и почти с тех самых пор встречается в историографии, — нежелание короля смириться и следовать новому порядку, его неизменное вероломство в последующих отношениях с парламентом. И всё дело будто бы в его характере. Предполагается, что другой монарх легко принял бы новый порядок и спокойно с ним ужился. Карл и вправду ожесточился и стал хитрить. Но личные особенности тут ни при чём; такова ех officio[164] специфика монархии божественного права. С её точки зрения, Карла «раскороновали», принудив к капитуляции с помощью физической силы весной 1641 г. Ни один из его сыновей, ни Карл II, ни Яков II, по-настоящему так и не приняли новый порядок. У Людовика XVI была та же реакция неприятия, когда его вынудили подписать «Декларацию прав человека» осенью 1789 г. и «Гражданскую конституцию духовенства» в 1791 г. И он терзался раскаянием, что нарушил клятву, данную при коронации, подписав эти документы. Подобную реакцию мы снова наблюдаем у Николая II: он не смирился с Октябрьским манифестом 1905 г. и созданием Государственной думы, поскольку тоже полагал, что изменил коронационной клятве, подписав Октябрьский манифест. (Есть ведь ещё трогательный пример графа де Шамбора, он же Генрих V, который даже в 1875 г. не отказался от белого знамени Бурбонов ради того, чтобы стать конституционным монархом.) Возможно, эти государи поступали неразумно, но они всего лишь исполняли обязательства, возложенные на них предопределённой свыше ролью, когда не желали идти на компромисс с бунтарями. Вот почему их приходилось принуждать путём дальнейшей революции.
Так что революция продолжилась, когда новый порядок столкнулся с двумя вопросами: во-первых, можно ли верить, что король будет выполнять соглашения, вырванные у него силой; во-вторых, стоит ли в перестройке королевства выходить за пределы политики и проводить «очищение» церкви. Из-за этих двух вопросов единодушные до сих пор парламент и нация разделились. Одну сторону представляли «умеренные» англикане, такие, как Хайд и Фолкленд, которые полагали, что Карла следует поддерживать, раз он принял новый порядок 1641 г. И Карл не преминул воспользоваться расколом уже в конце первой сессии, предложив Хайду и Фолкленду, лидерам умеренной фракции, высокие посты. Они вдобавок боялись, что реформа церкви на пресвитерианский лад будет иметь разрушительный эффект для всего общества. Данный вопрос также возник в конце первой сессии, когда радикалы предложили проект закона об отмене епископата — билль «О корнях и ветвях». Революция, по мнению умеренных, завершилась, и парламенту надлежало сотрудничать с королём. Клика Пима, впрочем, более прозорливо считала, что Карл не смирится с новым порядком и потому нужно продолжать революционное давление силами радикалов и шотландцев. В этот момент, будто в подтверждение их подозрений, Карл отправился на лето в Шотландию искать помощи в борьбе с английскими неприятностями. И в августе парламент распустил шотландскую армию. Парламент и гражданское общество поляризовались, предоставляя тем самым королю политическую базу, необходимую для попытки вернуть прежнее положение; окончиться это могло только гражданской войной. И тогда начала демонстрировать себя во всей красе логика насилия и политической интоксикации.