Губы Шпинделя хрустнули в слабой усмешке.
— На фабрику вошел, а? Может, хочет приказать кораблю газончик для нас сделать? Эх, отдохнем…
— Вероятно, совещается с Капитаном.
Бейтс громче хрипела, чем говорила, — сухо шелестела гортань, еще не осмыслившая заново идею дыхания.
Снова Джеймс:
— Можно было и здесь.
— Отлить тоже можно на месте, — скрипнул Шпиндель. — Не все стоит делать на людях, а?
И не все стоит выносить на люди. Немногие люди без трепета способны скрестить взгляды с вампиром — неизменно вежливый Сарасти именно по этой причине избегал смотреть собеседнику в лицо — но в его топологии были и другие грани, общие для всех млекопитающих, а значит, прозрачные для синтета. Если он скрылся с глаз — возможно, что и с моих. Возможно, хотел сохранить тайну.
В конце концов, «Тезей» свою хранил.
Корабль пролетел добрых пятнадцать а.е.[5] по направлению к цели, прежде чем нечто спугнуло его. «Тезей» взбесившимся котом метнулся на север и начал долгий подъем. Вначале — бешеный отжиг в три «же» по направлению к эклиптике, когда тринадцать сотен тонн инерциальной массы бунтовали против первого закона Ньютона. Корабль опустошил баки, истек субстратом, в несколько часов промотал стосорокадневный запас горючего. Потом — долгое падение через стылую бездну, годы бухгалтерского жлобства, когда выход от аннигиляции каждого антипротона приходилось сравнивать с затратами на отсев его из вакуума. Телепортация — не волшебство: луч «Икара» не мог переправить нам реальную антиматерию, только квантовые синьки. Сырье «Тезею» приходилось добывать из пространства, ион за ионом. Долгие, бессветные месяцы корабль двигался по инерции, сохраняя в себе каждый заглоченный атом. Потом — кувырок; ионизирующие лазеры полосуют пространство впереди, тормозная воронка Буссарда широко раскинута. Тяжесть триллиона триллионов протонов нависла на нем, наполнила чрево, распластала нас по гробам. Почти до самой минуты нашего воскрешения «Тезей» продолжал сбрасывать скорость.
Восстановить ход событий было легко; курс наш открывался каждому через КонСенсус. Вот почему корабль двигался столь странным маршрутом — дело другое. Без сомнения, в ходе послереанимационного совещания все разъяснится. Мы далеко не первый корабль, который изменил направление, повинуясь секретным приказам, и если бы нам всенепременно требовалось знать, почему — мы бы уже знали. И все же мне было интересно, кто закодировал логи связи с Землей. ЦУП, быть может. Или Сарасти. Или сам «Тезей», если уж на то пошло. Легко забыть, что в сердце корабля прячется квантовый ИскИн, ведь он так благоразумно держался в тени, лелеял нас, и нёс, и пребывал во благовременье, словно ненавязчивый вседержитель, по божескому обыкновению не отвечая на наши молитвы.
Официальным посредником был Сарасти. Когда корабль подавал голос, он разговаривал с упырей — а тот называл его Капитаном.
Мы все — тоже.
Он дал нам четыре часа, чтобы прийти в себя. У меня ушло больше трех только на то, чтобы выбраться из склепа. К этому времени мои мозги уже размяли большую часть синапсов, хотя тело, все еще поглощавшее жидкость, точно изжаждавшаяся губка, болело не переставая. Я сменил опустевшие пакеты с физраствором на свежие и двинулся на корму.
Пятнадцать минут до раскрутки. Пятьдесят — до первого инструктажа после воскрешения. Тем, кто предпочитал спать в объятиях тяготения, как раз хватило времени, чтобы перетащить личные вещи в вертушку и занять 4,4 квадратных метра площади пола, отведенных на одного члена экипажа.
Меня тяготение — или его центробежный эрзац — не привлекало. Я свое пристанище разбил в нуль же, на самой корме, у передней стенки челночного ангара на штирборте. Палатка вздулась на хребте «Тезея» словно гнойник, — крошечный пузырек кондиционированного воздуха в темной пещере пустоты под панцирем корабля. Личных вещей у меня почти не было; чтобы налепить их на стенку, ушло ровным счетом полминуты и столько же — на программирование климат-блока.
Потом я отправился на прогулку. После пяти лет анабиоза мне требовалось размяться.
Ближе всего находилась корма, и я начал оттуда — с защитной переборки, отделявшей грузовой отсек от двигательного. Кормовую переборку точно по центру взбугрил единственный задраенный люк. За ним мимо устройств, которые лучше не трогать грубыми людскими руками, вился служебный тоннель. Там лежал жирный сверхпроводящий бублик буссардова кольца; следом тянулись лепестки антенн, развернувшись в неразрушимый мыльный пузырь, способный накрыть целый город. Центр его был направлен к Солнцу, улавливая слабый квантовый блеск потока антиматерии с «Икара». За ним — еще один радиационный щит и реактор теленигиляции, где из сырого водорода и рафинированной информации волшебным образом рождалось пламя в триста раз жарче солнечного. Я, конечно, знал заклинания — крекинг антивещества, деконструкция, телепортация квантовых чисел, — но для меня наш стремительный полет оставался волшебством. Для любого остался бы.
Кроме, может быть, Сарасти.
Вокруг та же магия трудилась при менее высоких температурах и для целей не столь неуловимых. Переборку усеивало множество люков и дозаторов. В некоторые не пролез бы и мой кулак, в один-два меня можно было пропихнуть целиком. Фабрикаторы «Тезея» могли воспроизвести что угодно — от ложки до рубки управления. Дайте им достаточный запас сырой материи, и они построят второй корабль, только по кусочкам и не сразу. Кое-кто интересовался, а не способны ли они и новый экипаж построить, хотя нас заверяли, что такое пока невозможно. Даже у машин-сборщиков не настолько ловкие пальцы, чтобы воспроизвести несколько триллионов синапсов человеческого мозга. Пока — не настолько.
Я в это верил. Нас никогда не стали бы перевозить в собранном состоянии, если бы существовала менее дорогостоящая альтернатива.
Я обернулся. Прислонившись спиной к запертому люку, я просматривал «Тезей» насквозь, до самого бака. Все равно, что глядеть на огромную текстурированную черно-белую мишень: концентрические круги, люки в последовательно разделяющих внутренности корабля переборках, в точности на одной линии до крошечного «яблочка» в тридцати метрах впереди. Все распахнуты в равнодушном пренебрежении к правилам техники безопасности предыдущих поколений. Мы могли ради собственного спокойствия закрыть их, но эффект был бы сугубо психологическим; наши шансы на выживание это не повысило бы ни на гран. В случае аварии люки захлопнулись бы на долгие миллисекунды раньше, чем человеческий мозг осознал бы сигнал тревоги. Они управлялись даже не центральным компьютером: у «Тезея» имелись свои безусловные рефлексы.
Я оттолкнулся от кормовой переборки — поморщился от хруста и боли в отвыкших сухожилиях — и поплыл вперед, оставив фаб за спиной. Шлюзовые камеры к челнокам, «Сцилле» и «Харибде», стиснули проход, а за ними хребет корабля расширился в телескопическую рифленую трубу поперечником метра два и длиной — сейчас — около пятнадцати. Вдоль всей длины тянулись лестницы, одна напротив другой; по сторонам выпирали пунктиром крышки люков. Большинство вело в пустой трюм. Один два служили универсальными шлюзами на случай, если кому-то придет в голову прогуляться под панцирем. Одни открывался в мою палатку. Другой в четырех метрах дальше к носу, — в палатку Бейтс.
Из третьего, у самой носовой переборки, выползал похожий на тощего белого паука Юкка Сарасти.
Будь он человеком, я бы в мгновение ока осознал, кто передо мной. От его топологии несло убийством. Я даже не смог бы оценить число его жертв, ведь раскаяние напрочь отсутствовало в числе реакций этого существа. Убийство сотни человек оставило бы на его поведении не больше следа, чем раздавленный таракан; вина скатывалась с твари бусинками, как вода по воску.
5