Ну и как Вы? Я здесь в Восточном Вимоне-на-Ориноко, почти alles[14] меня раздражает. Чувствую себя вполне удовлетворенным: я на пороге (а если Вы помните, именно на пороге Взрослой Жизни нам настоятельно не рекомендовали удовлетворять себя) последнего открытия, сейчас скажу какого – тайны всемирной канализации! Нет, это никак не связано с масонами, иллюминатами, секретными материалами и кодексами Матери Церкви. Даже – постучите по дереву – с Протоколами сионских мудрецов не связано. Нет никаких других заговоров и тайных обществ. Существует лишь одно-единственное и неповторимое Универсальное международное братство канализаторов (которых в последние годы переименовали в работников канализации) и водопроводчиков. Члены этой организации – не просто люди, которые приходят, чтобы пробить засор в раковине и вырубить корни дерева из выгребной ямы, это безымянные гиганты, заложившие истинные основы всего, что мы считаем цивилизацией, обществом и культурой. Трубы под трубами, туннели под туннелями, бесконечные вентили и обвязки, муфты, стояки и колена – братья обещают сохранить все в тайне и приносят еще более страшные клятвы под угрозой ужасного наказания, которое постигнет их в том случае, если они проговорятся… ну как обычно, Вы поняли. Так клянутся в мальчишеских штабах, расположенных на деревьях. Всевашний Ваш Аврам».
Прочитать, что написано на почтовой марке, я не смог, потому что на ней стояли разные штемпели и печати, хотя мне показалось, что она из Бразилии, – ну, вы уже поняли. У него не было никакой возможности за такое короткое время посылать мне открытки из четырех разных мест. Либо его друзья, участники этого розыгрыша, жили по всему свету и отправляли за него открытки, либо… Никаких других «либо» быть не могло, потому что это абсолютно не имело смысла. Аврам любил шутить. Некоторые анекдоты он, вне всякого сомнения, переводил с шумерского, потому что юмор затерялся где-то в веках, но он никогда не подшучивал над людьми.
Позже я получил еще девять открыток, последовательно датированных, они приходили не каждый день, но часто. По маркам и самому тексту я узнал, что их посылали в следующем порядке: из Экваториальной Гвинеи, из Туркменистана, из города Дэйтон в штате Огайо, из украинского Львова, с острова Эгг, из Пинар-дель-Рио (он находится на Кубе, а туда американцам въезд запрещен!), из Хобарта, столицы австралийского штата Тасмания, из Шигадзе на Тибете и, наконец, что в высшей степени провокационно, из города Дэвис в штате Калифорния. Там в это время жил я, хотя, судя по посланию на открытке, ничто не намекало на то, что мой друг попытался хотя бы навестить меня.
После этого вереница посланий прекратилась, но я о них думать не перестал. Напротив, пытался разгадать эту тайну, и у меня уже, по любимому выражению Аврама, ум заходил за разум, пока в один скучный летний день в Нью-Йорке я не завернул за угол в районе Челси…
…и буквально столкнулся с плотным коротышкой с бородой и плоскостопием, который едва ли не бежал, хотя вряд ли это возможно, учитывая его шансы на карьеру профессионального баскетболиста. Это был Аврам. Одетый в официальный костюм – среди моих знакомых только он регулярно носил галстук, а также жилетку и пиджак из одного комплекта, – выглядел Дэвидсон слегка взъерошенным, что было для него обычно. Он моргнул, рассматривая меня, затем огляделся по сторонам и задумчиво произнес:
– Все-таки угадал, верно? – и добавил так, словно мы с ним вместе ужинали прошлым вечером или даже завтракали сегодня утром: – А ведь я вам говорил, что крабовый салат уже попахивает.
Я не сразу сообразил, что в последний раз мы с ним виделись где-то в подозрительном районе Мишн, что в Сан-Франциско, и к тому времени, как я высадил его у дома, у меня уже появились первые признаки пищевого отравления. Я послушно ответил:
– Говорили, а я не послушал. Что, черт возьми, вы тут делаете?
Он родился в Йонкерсе, но практически везде чувствовал себя как дома, кроме родного города; не помню, чтобы я хоть раз побывал с ним на восточном берегу Миссисипи, если, конечно, не считать потерянный уик-энд[15] в Миннеаполисе.
– Кое-что исследую, – поспешно ответил он. Это единственное наречие, которое можно применить к его обычной, не отличающейся стройностью мыслей манере беседы. – Не могу говорить. Завтра, в два двадцать два, у Виктора.
И скрылся, поспешно побежав вниз по улице. В данном случае наречие для него нехарактерное, потому Аврам никогда и никуда в жизни не спешил. Я сам бросился следом на необыкновенно высокой для меня скорости, звал его, но когда завернул за угол, то его уже след простыл. Так я и стоял там, почесывая затылок, прохожие натыкались на меня и раздраженно ворчали.
Я прекрасно понял, что он имел в виду, сказав «в два двадцать два»: это была наша общая старая шутка, которая родилась по довольно забавной причине. Мы всегда заранее договаривались встретиться во время обеда, но ни один из нас никогда не приходил в назначенное время. Так и появилась эта приблизительная величина, сознательная издевка над точностью и пунктуальностью. А кафе «У Виктора» – это кубинский ресторан в западной части 52-й улицы, где готовили и до сих пор готовят замечательные блюда из ничем не примечательных продуктов. Понятия не имел, что Аврам знает это место.
Всю ночь я проворочался на диване у двоюродного брата, у которого я всегда останавливался, приезжая в Нью-Йорк. Аврам не то что выглядел испуганным – я никогда не видел, чтобы он чего-то боялся, даже разгромных рецензий, – он был в смятении… Да, можно сказать, что он выглядел смятенным и даже немного сконфуженным. Ему это было не свойственно, и меня беспокоило, что Аврам стал сам не свой. Подобно кошкам, я предпочитаю, чтобы люди, когда я ухожу, оставались в том же месте, и не только в физическом смысле, хотя и в нем тоже. А в Авраме явно что-то изменилось.
Встал я ранним голубым, но уже жарким утром, сделал завтрак для себя и двоюродного брата, затем просто убивал время, как мог, наконец сдался и пошел к «У Виктора», хотя время едва перевалило за час. С парой кружек кубинского пива я просидел в баре до тех пор, пока не явился Аврам. Часы у меня на руке и на стене над большим зеркалом показывали ровно два часа двадцать две минуты – увидев это, я сразу понял, что Аврам в беде.
Только он этого не демонстрировал. Наоборот, вел себя расслабленно, а не так, как когда мы столкнулись на улице. Мы ждали, пока нас посадят за стол, он спокойно вспоминал о нашем последнем серьезном разговоре, подогретом калифорнийской водкой. Тогда он объяснял мне истинную причину того, почему чеснок традиционно считается средством против вампиров, и рассказал о шокирующих исторических событиях, к которым привел этот миф. Потом заговорил о своих переводах личных дневников Влада Цепеша (никогда не мог понять, откуда Аврам знает столько языков), а также о замечаниях Дракулы относительно прототипа Мины Харкер[16]. Потом официант проводил нас к столу; усевшись, мы перешли к вопросу о том, почему некоторые племена нилотов отдыхают, стоя на одной ноге. И это еще до того, как мы заказали «Бартолито».
Нам еще не подали основного блюда, как Аврам посмотрел на меня через стол, прищурился и, жуя закуску из сладкого банана с соусом из черной фасоли, произнес:
– Возможно, вы удивились, когда я позвал вас сюда.
Говорил он голосом сумасшедшего профессора – или Питера Лорре[17], который вдохнул веселящего газа.
– Нас всех удивились, Большой Бвана[18], сэр, – сказал я, делая вид, что смотрю налево и направо, оглядывая толпу в ресторане. – Но никто не возражать.
– Это хорошо. Возражений в наших рядах я не потерплю. – Аврам отпил вино и так напряженно и сосредоточенно взглянул мне в глаза, что лишь его торчащая клочковатая борода слегка разрядила обстановку. – Вы же, конечно, понимаете, что я бы не смог написать вам из всех тех мест, которые указаны в моих последних посланиях.
Я кивнул.
Аврам добавил:
– И все-таки я это сделал. Смог.
– Э-э-э. – Нужно было что-то сказать, и я пробормотал: – Нет ничего невозможного. Вы же знаете, что французский раввин Раши в десятом-одиннадцатом веке предположил…
17