– Это где люди прикованы цепями к стенам и всю жизнь могут лишь наблюдать за тенями? Ну и что?
– Тени отбрасывают люди, входящие и выходящие из пещеры, и вещи, которые они приносят, но бедные узники об этом не знают. Тени – единственная доступная им реальность. Они живут и умирают, так и не увидев ничего, кроме теней, и пытаются по ним познать мир. Философ же стоит у выхода из пещеры и может рассказать, что находится вне ее. Еще пива?
– Нет. – Мне вдруг даже расхотелось допивать то, что оставалось на дне стакана. – Значит, наш мир, то, что мы называем миром… может оказаться не чем иным, как тенью Околомирья?
– Или наоборот. Я до сих пор так и не решил. Если вы закончили, идемте.
Мы вышли наружу, Аврам постоял, глубокомысленно разглядывая семь с половиной миль доков и складов и нюхая воздух.
Я сказал:
– Семья моей матери отсюда уплыла в Америку. Кажется, им понадобилось три недели, чтобы добраться.
– Мы доберемся быстрее.
Он стоял, сложив руки на груди, и бормотал себе под нос: «Невозможно подойти ближе к гавани, проклятье… жаль, что мы не оказались на другом берегу Мерси… было бы лучше… лучше всего… нет… интересно…» Потом вдруг резко повернулся и зашагал обратно в паб, где вежливо спросил, где уборная. Ему показали, и он спустился по узкой лестнице, но, к моему удивлению, прошествовал мимо двери в туалет и продолжал спускаться все ниже, говоря мне через плечо:
– Большинство этих пабов построили прямо над водой совсем не случайно. Не спрашивайте меня почему, пока не скажу, но Околомирье любит воду…
Я чувствовал запах мокрой земли, которая, наверное, за сотни лет ни разу не высыхала. Слышал какое-то биение неподалеку – возможно, здесь работала помпа, – затем уловил вонь канализации, явно современной. Впереди была лишь глухая тьма, и я подумал: «Боже, это же сточная труба! Ну вот, он все-таки спустит нас в канализацию…»
Внизу лестницы Аврам замешкался, вскинул голову, как пистолет. Затем резко наклонил вперед и торжествующе прорычал. Повел меня за собой, но не в сточную трубу, как я думал, но в сторону от нее, к стене, сквозь которую мы прошли безо всяких препятствий, лишь ноги немного скользили по камням. В ботинках хлюпала склизкая грязь, и, хоть я шел по стопам Аврама, мне пришлось ненадолго остановиться, чтобы вылить ее. Испугавшись, я поспешно сунул ноги в ботинки, потому что мой друг шагал вперед, даже не оглядываясь. Пару раз я поскользнулся и чуть не упал, зацепившись то ли за камни, то ли за ветки, но оказалось, что это крупные, вполне себе узнаваемые кости, к ужасу моему, совершенно раздробленные. Я удержался, чтобы не показать их Авраму, потому что знал: он захочет остановиться и рассмотреть их, а потом рассказать мне, кому они принадлежали и как функционировали, а я этого знать не желал. Я и так знал, что это.
Постепенно поверхность под ногами затвердела и идти стало проще. Боясь услышать ответ, я спросил:
– Мы находимся под гаванью?
– Если так, то мы в беде, – проворчал Аврам. – Это бы означало, что я пропустил… Нет-нет, все в порядке, у нас все хорошо, просто… – Он вдруг замолчал, и я не увидел, а скорее почувствовал, что он обернулся и посмотрел туда, откуда мы пришли. А потом очень тихо сказал: – Проклятье…
– Что? Что?!
Больше и спрашивать не пришлось, потому что я услышал, как кто-то пробирается по грязи, по которой только что шлепали мы.
Аврам сказал:
– Всю дорогу. Они никогда не преследовали так долго… Готов был поклясться, что они отстали еще в Лагосе.
Затем мы снова услышали этот звук, Аврам схватил меня за руку, и мы побежали.
Тьма поднималась, что лишь затрудняло бег. Вздохи казались камнями, перекатывающимися в легких и груди; помню, как мне отчаянно хотелось остановиться, согнуться пополам и облегчить желудок. Помню, что Аврам не отпускал мою руку, буквально тащил за собой… Помню еще тяжелое дыхание, которое сначала считал своим, но оказалось, что так дышит кто-то другой, а не мы с Аврамом…
– Сюда! – задыхаясь, прокричал он. – Сюда! – Он отпустил мою руку и исчез меж двух валунов, чем бы они ни были. Эти глыбы стояли слишком близко друг к другу, поэтому я даже не понял, каким образом там поместился плотный Аврам. Вообще-то мне пришлось его сзади подтолкнуть, как Кролик помогал медвежонку Пуху выбраться из норы, а затем я и сам застрял, а он схватил меня за руку и принялся тянуть… Потом мы оба там застряли, я не мог дышать, и что-то схватило меня за левый ботинок. Со спокойствием, которое пугало гораздо больше, чем любой другой звук, даже тот, что раздавался из-за спины, Аврам сказал:
– Прицелься. Ты же знаешь, куда мы собираемся. Прицелься и прыгай…
Я так и сделал. Помню лишь, что думал о швейцаре, который стоял под навесом у подъезда, где жил мой двоюродный брат, а еще о лифте и цвете дивана, на котором я спал, когда приезжал в гости. Помню шипение и завывание за спиной, дрожь, словно я растворялся, а может, это была трещина, которую мы, нажав на нее, раскрыли…
…моя голова практически лежала на коленях Алисы, сидящей на грибе[25], – щека на гладком граните, ноги болтались где-то далеко, словно еще не вернулись из Околомирья. Я открыл глаза. Темно, тепло. Но тьма была совсем другая, пахло ночной травой и автомобильными выхлопами; я увидел, как Аврам прильнул в двусмысленной позе к Безумному Шляпнику. Кое-как я сполз на землю, помог ему отлепиться от Страны чудес, несколько мгновений мы молчали, глядя на Мэдисон-авеню. На дереве неподалеку тихо чирикали птицы, самолет пошел на посадку в аэропорт имени Джона Кеннеди.
– Семьдесят пятая, – уверенно сказал Аврам. – Только на четыре квартала ошиблись. Неплохо.
– На четыре квартала и целый парк.
Ботинок на левой ноге удержался, хоть и был весь в грязи и прочей дряни, но каблук исчез, и на подошве появились подозрительные глубокие дырки. Я сказал:
– Знаете, а я раньше боялся ходить по Центральному парку ночью.
Мы пересекли парк и добрались до западной стороны, но так никого и не встретили. Аврам вслух рассуждал, в какую ночь мы попали, сегодняшнюю или вчерашнюю.
– Время в Околомирье слегка сбоит, я никогда точно не могу сказать, сколько…
Я сказал, что нам нужно найти газету, тогда и узнаем, но не помню, что мы сделали.
На Семьдесят девятой улице мы стали прощаться: я собирался вернуться к двоюродному брату, Аврам о своих планах и месте пребывания в Нью-Йорке умолчал. Я сказал:
– Вы обратно не вернетесь. – Это был не вопрос, а утверждение, и прозвучало оно, вероятно, излишне громко. – Не вернетесь.
Он тут же заверил меня:
– Нет-нет, просто хочу немного прогуляться. Пройтись и подумать. Послушайте, я позвоню вам завтра, дайте мне номер вашего брата. Обещаю, я позвоню.
Он позвонил из автомата, сказал, что остановился в Йонкерсе у старых друзей семьи, что нам нужно встретиться в районе залива Сан-Франциско, когда мы оба туда вернемся. Но мы так и не встретились, и, хоть еще несколько раз говорили по телефону, больше я его не увидел. Находясь по делам в Хьюстоне, я узнал, что он умер.
Приехать домой на похороны я не смог, но посетил поминки. Там зачитывали бесчисленные некрологи, опубликованные в самых выдающихся изданиях, потом долго выступали друзья и знакомые, рассказывая об Авраме официальные и не очень истории, выпивали в память о нем. Это продолжается и по сей день, если его друзья собираются вместе, иногда я делаю это в одиночку.
Нет, я больше не предпринимал попыток вернуться в Околомирье. Стараюсь не вспоминать о том путешествии. Это проще, чем кажется. Говорю себе, что нашего приключения просто не было, и чем старше становлюсь, тем больше в это верю. Когда я попадаю в Нью-Йорк и прохожу мимо Центрального вокзала, то никогда туда не захожу, из принципа. Лучше потерпеть, даже если очень нужно.
Но он вернулся в Околомирье, я в этом уверен; думаю, Дэвидсон решил составить карту, а может, отправился туда и с другими целями, о которых я не знаю. И вот откуда мне это известно…
Аврам умер 8 мая 1993 года, через пятнадцать дней после семидесятилетия, в своей маленькой сырой квартирке в Бремертоне, штат Вашингтон. Тело обнаружили, коронеры составили отчет, заполнили официальные бумаги и сделали все как полагается: книги закрыли, двери опечатали, поставили последнюю точку.
25
Здесь имеется в виду скульптура «Алиса в Стране чудес», которая находится в Центральном парке Нью-Йорка.