На занятиях социологией, обозначенных в папином учебном плане как «Обычаи и намерения неугомонных белых», отец предостерегал меня от прослушивания блюзов и рэпа вместе с белыми незнакомцами. По мере моего взросления отец предостерегал меня от игры с ними в «Монополию», питья более двух кружек пива и совместного курения травы. Все это может привести к ненужной фамильярности. Самое опасное после голодного камышового кота и парома с мигрантами-африканцами — это когда белый человек видит, как ему кажется, основания для дружбы. Фред, выдохнув дым, возвращается в вашингтонский вечер, и его глаза блестят как у брата по духу.
— Вот что я тебе скажу, приятель. Чего я только здесь не повидал. Расовое профилирование, межрасовые браки, язык вражды, отмена приговоров, вынесенных по расовым соображениям. Знаешь, в чем разница между нами и вами? Мы все хотим занять место за общим столом, но когда мы попадаем за него, у вас, дураков, нет плана на случай побега. А мы? Мы готовы свалить в любой момент. Я никогда не захожу в ресторан, на боулинг или на оргию, не спросив себя, как съебаться, если на меня вдруг напрыгнут. На усвоение этого чертова урока ушло целое поколение, но мы его усвоили. Вам сказали: «Все, школа кончилась, больше ничему не надо учиться», а вы, тупые придурки, и поверили. Вот если прямо сейчас в дверь постучит спецназ, что ты будешь делать? У тебя есть стратегический план отступления?
В дверь постучали. Это судебный пристав, она дожевывает на ходу полуфабрикатный ролл с тунцом. Она задается вопросом, почему я сижу, перекинув одну ногу через подоконник. Фред только качает головой. Я смотрю вниз. Даже если я и выживу, выкинувшись с четвертого этажа, я буду заперт внутри безвкусного мраморного внутреннего двора. В капкане десятиметровой аляповатой колониальной архитектуры. Среди львиных голов, красных орхидей, зарослей бамбука и заиленного фонтана. На обратном пути Фред показывает на маленькую, как для хоббита, дверь, скрытую деревом в кадке; вероятно, она ведет на Землю Обетованную.
Возвращаюсь в зал и вижу, что на моем месте сидит безумно бледный белый мальчишка. Как будто он дождался четвертого периода и спустился с верхних трибун, проскользнул мимо служителей на дорогое место, потому что какой-то болельщик ушел раньше, опасаясь пробок на дороге. Сразу вспомнился черный стэндап про белых зрителей, обнаруживших на своих местах ниггеров и кидающих жребий, кому их сгонять.
— Парень, ты занял мое место.
— Ага, я просто хотел сказать, что чувствую то же самое, что и ты, моя конституциональность тоже находится под судом. А в твоей группе поддержки не особенно много народу. — И он помахал в воздухе невидимыми черлидерскими помпонами. — Рика-рока! Рика-рока! Сис! Бум-бах!
— Спасибо за поддержку. Она мне нужна. Но все же пересядь.
В зал возвращаются судьи. Никто не замечает моего новоиспеченного партнера. Для всех это был длинный день. Под глазами судей набухли мешки, их мантии измялись и потеряли блеск. Одеяние черного судьи вообще, кажется, измазано в шашлычном соусе. Бодры лишь по-джефферсонски горделивый председатель и франтоватый Хэмптон Фиск: на одежде ни складки, из прически не выбивается ни единый волос — ни малейших признаков усталости. Но все равно один-ноль в пользу Хэмптона: он переоделся в роскошный обтягивающий фисташковый комбинезон с расклешенными штанинами. Он снимает фетровую шляпу, плащ, отставляет в сторону трость с набалдашником слоновой кости, поправляет промежность, потом встает в сторонке, поскольку председатель намерен сделать объявление.
— Сегодня у нас тяжелый день. Понимаю, что в нашей культуре особенно сложно обсуждать расовые проблемы, и подобный разговор всегда хочется отложить…
Белый парнишка рядом со мной кашляет в кулак, как в фильме «Зверинец»[224], что значит «это все херня». Я спрашиваю эту бледную немочь, как его зовут, — должен же я знать имя человека, сидящего со мной в одном окопе.
— Адам У…
— Наш человек.
Хотя я и под кайфом, но не настолько, чтоб не понять, что расовые проблемы «сложно обсуждать», потому что обсуждать вообще сложно. Жестокое обращение с детьми тоже сложно обсуждать, и вы никогда не услышите, чтобы люди на это жаловались. Они просто об этом не говорят. Или когда вы в последний раз спокойно, взвешенно обсуждали радости инцеста по соглашению сторон? Да, о некоторых вещах просто трудно говорить, и хорошо, что в стране достойно преодолевают расовые проблемы. Но когда говорят: «Почему мы не можем обсуждать проблемы расовых отношений еще честнее?», в реальности это означает «Почему вы, ниггеры, не можете быть благоразумными?» или «Да пошёл ты на хуй, белый. Если я действительно скажу что думаю, меня уволят еще быстрее, чем ты бы меня уволил, если бы расовые проблемы можно было открыто обсуждать». Под «расой» всегда подразумеваются ниггеры, тогда как можно нести любую чушь про индейцев, латиносов, азиатов и новейшую американскую расу — селебрити.