Звуки трубы возвестили об окончании вечера. Эркуле сопроводил невестку и сына в их апартаменты. Альфонсо, отрицательно относившийся к традиционным подшучиваниям у брачного ложа, прогнал сестру, братьев и друзей, угрожая им шпагой. Он самолично закрыл двери и вернулся в брачные покои, готовый выполнить пожелание Александра VI — «спать с синьорой Лукрецией».
На следующий день Изабелла и ее приближенные долго ждали, пока двери откроются, чтобы совершить «ритуал пробуждения» — обычный предлог для того, чтобы пускаться в самые фривольные рассуждения вокруг брачного ложа. Проходили часы, засовы оставались на месте, и маркиза Мантуанская, любившая, как и ее свита, развлекаться легкомысленными речами, постановила, что «эта свадьба — нерадостная».
Эркуле не разделял ее мнения. 3 февраля он пишет своему послу письмо, предназначенное для святого отца и заканчивающееся так: «Этой ночью дон Альфонсо и донна Лукреция соединились, и мы полагаем, что оба остались этим удовлетворены». Папа и герцог располагали информаторами, уверявшими, что «Альфонсо проявил себя как галантный муж, трижды засвидетельствовав супруге свое почтение». К полудню Лукреция согласилась принять послов, дам и родственников, и все без исключения «пытались отыскать на ее лице следы одержанной мужем победы». Тщетно. Теперь она была уверена, что нравится своему супругу, однако ее деликатная натура не позволяла ей выказывать ни малейшего удовлетворения, и любопытствующей публике осталось лишь созерцать ее персону в ореоле спокойствия.
Филипп де ла Рош, выполнявший роль верного рыцаря на время торжеств, подошел к «крестнице» своего короля, чтобы пригласить ее спуститься в парадные залы. Лукреция была ослепительна в своем платье из ярко-фиолетового бархата, ее роскошные волосы, перевитые лентами, были распущены по плечам; она заняла свое место под балдахином, чтобы руководить празднеством. Однако толпа гостей была столь плотной, что никто не мог танцевать, а некоторые даже упали в обморок. Бонавентура Пистофило, личный секретарь Альфонсо, писал по этому поводу: «Синьора Лукреция красива и внешность имеет приятную, ее любезные манеры всегда приятны, а слова — учтивы». Бернардино Дзамботто проявил большую проницательность: «У нее очень красивое лицо, натура импульсивная, однако стыдливая и целомудренная. Все ей рады, поскольку надеются, что она сделает много хорошего для города благодаря могуществу папы, который очень ее любит»; что касается Каньоли ди Парма, он описывал «ее белую шею, красивую и приятно округлую, ее голубые глаза, совсем как в трактатах о красоте»3.
Если вся Феррара была благосклонно настроена к Лукреции, то Изабелла д'Эсте и ее окружение не сложили оружия, о чем свидетельствует письмо находившейся у нее на службе маркизы ди Кротоне:
Красоту новобрачной нельзя назвать совершенной, хотя она грациозна и соблазнительна, но моя госпожа Изабелла, по мнению наших, а также людей из свиты герцогини Феррарской, — по-прежнему самая прекрасная и настолько превосходит красотой молодую, что если бы последняя могла это предвидеть, она совершила бы свой въезд при свете факелов. Безусловно, государыня Мантуанская затмевает всех прочих женщин. Итак, мы одержали победу4.
Не будем лишать дам удовольствия съязвить. С позволения Изабеллы Мантуанской будет сказано, что изображения Лукреции на медалях начала XVI века подтверждают те определения — venusta, gentile, grazioza, amabile[34], которые давали ей современники. Она волнует, она очаровывает, но не величественностью и не классической красотой, а переполняющим ее стремлением к счастью.
Она любила повторять: «Никогда не надо ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни сосредоточиваться на грустной стороне жизни; надо хранить о прошлом лишь сладостные воспоминания»5.