Сердца их сжались при виде дверного порога, не тронутого войной балкончика, чудом висящего над бездной, костыля для зеркала или картины, словно вчера вбитого в стену, — признаков недавней жизни.
Только Павел Некулуца не поддался этому настроению. Старый мастер Топораш, видно, еще плелся следом, потому паренек взял на себя инициативу.
— Эй вы, с правого фланга! — задорно крикнул он. — А ну, сбегайте к той мазанке: там должны быть Мазуре и Цурцуряну с подводой. Если ушли, то гляньте, где они сбросили лопаты и кирки. А вы пока, — обратился он к остальным, — тащите камни вот сюда! Начали!
Он снял шинель, бросил ее на обгоревший подоконник и первый взялся за булыжник. Пятеро наперегонки кинулись к мазанке, а остальные тоже сняли шинели и побросали их на подоконник, почти завалив оконный проем.
Не успели ребята засучить рукава, а уж те пятеро тут как тут, с лопатами, заступами, ломами.
Вторым рейсом они, кроме инструмента, прикатили скрипучую старую тачку. Работа спорилась. Пыль поднялась такая — где кто, не узнаешь. Сквозь лязг и грохот в этом муравейнике едва слышались выкрики Некулуцы.
Появилось и несколько носилок, наскоро сколоченных из валявшихся под руками досок, кто нагружал, кто тащил, а другие по цепочке передавали друг другу кирпичи и камни.
— Шабаш! Шабаш! — крикнул вскоре Павел, хотя ребята только вошли во вкус. — Перекур! — пошутил он.
Нехотя шум затих, пыль все еще висела в воздухе.
Перерыв начался, по-видимому, потому, что из-за развалин с мешком на плечах появился Сидор Мазуре. Он тут же опустил свою ношу на землю, переводя дух, погладил карманы, набитые газетами, улыбнулся и стал развязывать мешок.
— Ребята, набросьте шинели, а то вы потные, как бы не простыли! — крикнул он хрипло.
Торопясь, стал вытаскивать из мешка большие рабочие рукавицы. Раздавая их, он извинился:
— Простите, ребята, опоздал немного.
Потом присел на балку и огляделся.
Перед его глазами была вся Нижняя окраина.
Руины выглядели однообразно: желтоватый щебень, поваленные плетни, трубы… лишь кое-где среди этой саманной трухи возвышались, как дамбы, остатки каменных и кирпичных стен, куски металлической ограды и лепных карнизов.
Они были однообразными, эти развалины, — куда ни глянь, одно и то же. А все-таки Сидор ясно видел то, что было здесь до войны.
Домик на окраине — что ни говори, а это пристанище. Пусть самый захудалый, но ты уже не бродяга, у тебя есть крыша над головой, тебя никто не выгонит на улицу… Только частенько человеку так и не удавалось увидеть эту самую крышу над головой. Его заедали долги, а глинобитные стены оседали под осенними ливнями, их размывали весенние паводки.
Иной в лепешку разбивался, лишь бы приобрести участок под дом. Обносил это место изгородью, выкапывал себе землянку и намечал яму для самана. Понемногу добывал опорные столбы, вкапывал их в землю, положив под один денежку на счастье. Прибивал к столбу длинный шест с белым крестом на верхушке, чтоб знала вся слободка, что здесь строится новый дом. Привозил несколько повозок глины, прикатывал две-три каменные глыбы, собирал в кучу проволоку, крючки, жесть, ставил шалаш, похожий на кушму [2], откуда сторожил собранное с таким трудом добро. А потом все замирало на долгие годы. Соседние постройки старели, зеленым мхом обрастала дранка, осыпался потолок, дверь свисала с петель… И однажды недалеко от того шеста с белым крестом на верхушке появлялся другой могильный крест, возвещая еще об одной смерти на слободке…
Попадались, конечно, и домовладельцы посчастливее, которые не только стены возводили, но и крышу ставили, обмазывали глиной домик изнутри и снаружи, штукатурили и белили стены, и в тихий час заката можно было видеть хозяина, который отдыхал на завалинке своего дома.
Но и здесь кое-кто умудрялся обзавестись несколькими домами. В одном жил сам с семейством, остальные сдавал внаем.
Стефан Майер, например. Его владения занимали несколько кварталов. Начинались они наверху, на самом видном месте, где возвышался особняк в сельском стиле, с затененными террасами, — там жил хозяин, затем ресторан-люкс с отдельными кабинетами, гостиница с салоном для свадеб, меблированные комнаты, и кончалось все это внизу, в предместье, где в полуподвалах, среди казарменного вида ночлежек ютились слуги и всякая челядь.
Облупленные стены этих построек образовали огромный двор, день и ночь кишащий всевозможным людом; там помещались конюшни, навесы для фаэтонов, кузницы, прачечная, вечно окутанная паром. В глубине двора — открыта круглые сутки корчма с дешевыми винами и крепкой цуйкой[3] для мастеровых и извозчиков…