– Дорогая леди, я с радостью приму все ваши ограничения…
– Но вы же, по-моему, не терпите никаких ограничений?
– Верно. Но я приму любые ограничения, которые вам кажутся необходимыми для вашей свободы. Я-то свободен всегда, какими бы ограничениями меня ни окружали. Если я сочту их приемлемыми, я их стерплю. Если они покажутся мне обременительными, я их нарушу. Я свободен, ибо знаю, что только я один морально ответствен за все, что делаю.
– Вы подчинились бы закону, который принят, скажем, большинством народа?
– Скажите мне, что это за закон, дорогая леди, и я скажу вам, буду ли я ему подчиняться.
– Вы увиливаете! Каждый раз, когда я ставлю принципиальный вопрос, вы уходите от ответа…
Проф прижал руки к сердцу.
– Простите меня! Поверьте, прекраснейшая Вайоминг, более всего в мире я жажду угодить вам. Вы говорили о своем стремлении включить в единый фронт всех попутчиков. Достаточно вам того, что я хочу видеть Администрацию низвергнутой и готов отдать ради этого жизнь?
Вайо просияла.
– Конечно, достаточно! – Она несколько раз (очень нежно) ткнула его под ребро, обняла за шею и поцеловала в щеку. – Товарищ! Будем же друзьями!
– Ура! – завопил я. – Подать мне сюда… ик!.. Смотрителя, я его… ик!.. иквидирую.
Я был в восторге от своей идеи. Ничего удивительного – я не выспался и не привык много пить.
Проф наполнил стаканы до краев, поднял свой к потолку и торжественно объявил:
– Товарищи!.. Мы провозглашаем начало революции!
Это заявление бросило нас в объятия друг друга. Но я мигом протрезвел, как только проф уселся и произнес:
– Заседание чрезвычайного комитета Свободной Луны считаю открытым. Нам нужно разработать план действий.
Я всполошился:
– Постойте-ка, проф! Я на такие фокусы согласия не давал! Что за галиматья, какой еще «план действий»?
– Мы немедленно свергнем Администрацию, – ответил он ласково.
– Каким образом? Закидаете ее камнями?
– А это мы продумаем. Для того и разрабатывается план действий.
– Проф, вы меня знаете, – сказал я. – Если бы пинок под зад Администрации был нам по карману, я не стал бы торговаться о цене.
– «…наши жизни, наше достояние и наша священная честь…»[22]
– Чего-чего?
– Это цена, которую уже как-то раз пришлось платить за свободу.
– Что ж, я бы за ценой тоже не постоял. Но, когда я заключаю пари, мне нужен хоть какой-то шанс на выигрыш. Я говорил Вайо вчера, что не возражаю, если этот шанс будет совсем невелик…
– Ты сказал «один из десяти», Манни.
– Да, Вайо. Покажите мне шансы «за» и «против», и я ставлю на кон. Если вы можете их показать.
– Нет, Мануэль, не могу.
– Тогда к чему весь этот треп? Лично я не вижу ни единого шанса на победу.
– Я тоже, Мануэль. Но у нас с тобой разный подход к этому делу. Революция – это искусство, сам процесс творчества увлекает меня больше, чем конечная цель. Проигрыш меня не смущает – поражение может доставить не меньшее духовное наслаждение, чем победа.
– Только не мне. Очень сожалею.
– Манни, – внезапно заговорила Вайо, – спроси у Майка.
Я обалдел.
– Ты серьезно?
– Совершенно серьезно. Если кто-то и может рассчитать шансы, так это Майк. Ты со мной не согласен?
– Хм… возможно.
– А кто такой, осмелюсь спросить, – вмешался проф, – этот Майк?
Я пожал плечами.
– Да, собственно говоря, никто…
– Майк – лучший друг Манни. Он здорово рассчитывает шансы.
– Букмекер? Моя дорогая, если мы введем сюда четвертого, принцип трехчленных ячеек будет нарушен.
– Не понимаю, почему? – сказала Вайо. – Майк мог бы стать членом ячейки, которую возглавит Манни.
– М-м-м… верно. Снимаю возражение. А он надежен? Вы за него ручаетесь? Как, Манни?
– Это бесчестный неполовозрелый любитель розыгрышей, которого политика нисколько не интересует.
– Манни, я передам Майку твое мнение о нем. Профессор, он совсем не такой! И он нам нужен! По правде говоря, он мог бы стать нашим председателем, а мы – его подъячейкой. Исполнительной тройкой.
– Вайо, ты соображаешь, что говоришь? Может, у тебя кислородное голодание?
– Я-то о'кей, я же не нализалась так, как некоторые. Думай, Манни! Шевели мозгами!
– Должен признаться, – сказал проф, – что нахожу эти высказывания в высшей степени противоречивыми.
– Манни?
– Да ну тебя…
И мы, перебивая друг друга, рассказали профу о Майке, о том, как он «ожил», как получил имя, как познакомился с Вайо. Проф принял известие о появлении у компьютера самосознания куда спокойнее, чем я в свое время воспринял факт существования снега, когда впервые увидел его. Проф просто кивнул и сказал: «Ну-с, дальше». Потом спросил:
– Так значит, это компьютер Смотрителя? Тогда почему бы вам не пригласить на наше заседание самого Смотрителя – на том бы и покончили?
Мы постарались разубедить его. В конце концов я сказал:
– Попробуйте посмотреть на дело так: Майк сам себе голова, в точности как вы, проф. Если угодно, назовите его разумным анархистом, ибо он разумен и не испытывает преданности ни к какому правительству.
– Если машина нелояльна по отношению к своему хозяину, почему ты считаешь, что она будет лояльна по отношению к нам?
– Я это чувствую. Я отношусь к Майку как к хорошему другу, и он отвечает мне тем же. – Я рассказал, какие меры предосторожности принял Майк, чтобы я не засветился. – Я не уверен, что он не сможет выдать кому-то наш засекреченный телефон или файлы с информацией, которую я передал ему на хранение. У машин способ мышления не такой, как у людей. Но я абсолютно уверен, что он не захочет предать меня… и, вероятно, сумеет как-то меня защитить, даже если кто-нибудь пронюхает о секретных файлах.
– Манни, а давай позвоним ему, – предложила Вайо. – После того как профессор де ла Пас поговорит с Майком, он поймет, почему мы ему доверяем. Профессор, мы не станем рассказывать Майку никаких секретов, пока вы его не проверите.
– Что ж, вреда, я думаю, от этого не будет.
– Честно говоря, я уже передал ему кое-какие секреты, – признался я.
И рассказал им о магнитной записи вчерашнего собрания и о том, куда я ее засунул.
Проф был неприятно поражен, Вайо встревожена. Я сказал:
– Забудьте об этом. Никто, кроме меня, не знает пароля. Вайо, ты помнишь, как повел себя Майк, когда встал вопрос о троих снимках? Он не покажет их теперь даже мне, хотя именно я предложил их заблокировать. Когда вы оба прекратите вибрировать, я позвоню ему, чтобы убедиться, что никто эту запись не вызывал, и попрошу ее стереть. Она исчезнет бесследно, ведь компьютер помнит все или ничего. А можно сделать еще лучше – переписать ее обратно на мой магнитофон, одновременно стирая из файла. Плевое же дело, ей-богу!
– Не суетись, – сказала Вайо. – Профессор, я верю Майку, и вы ему тоже поверите.
– По зрелом размышлении должен признать, что не вижу особого вреда от записи вчерашнего собрания, – сказал проф. – Такие большие митинги без шпиков не обходятся, и кто-нибудь из них запросто мог записать все на магнитофон. Меня огорчило твое легкомыслие, Мануэль, – недостаток, недопустимый для заговорщика, особенно стоящего во главе конспиративной организации.
– Когда я вводил запись в Майка, я не был заговорщиком. И не собираюсь им быть, если мне не докажут, что есть реальные шансы на победу.
– Беру свои слова обратно. Ты не был легкомыслен. Но неужели ты всерьез считаешь, что машина может предсказать исход революции?
– Не знаю.
– А я уверена, что может! – воскликнула Вайо.
– Погоди, Вайо. Проф, Майк сможет предсказать ее исход если у него будет достаточно информации.
– Но ведь и я о том же, Мануэль. Я нисколько не сомневаюсь, что машина может решать проблемы, недоступные моему пониманию. Но чтоб такого масштаба! Для этого нужно знать… Господи!.. да всю историю человечества, все детали общественной, политической и экономической ситуации на Терре и в Луне, учесть все психологические нюансы и технологические возможности, в том числе вооружение и коммуникации, надо разбираться в стратегии, тактике, технике агитпропа, знать труды классиков – Клаузевица, Гевары, Моргенштерна, Макиавелли и многих других.