Он принялся за стрельбу из укрытия, чтобы быстрее проходили медленно текущие часы. В основном он работал с земли, между позиций с ружьём для охоты на слонов и телескопическим прицелом Росса[43]. Он начинал обычно где-то за час до рассвета, незаметно проскальзывая между траншеями и вписываясь в пейзаж. Если по меткости его стрельба была не слишком совершенна, то никто не мог бы обвинить его в отсутствии чувства перспективы или умения постигать искусство тени.
Дневные часы в полях по-своему доставляли такое же удовольствие, как и проведённые перед мольбертом, — техника оказалась очень схожей. Постепенно он усовершенствовал свой подход к делу: он стремился обрабатывать высоту на рассвете, ибо германские линии смотрели на восток и в течение каких-то пятнадцати минут его объекты ясно вырисовывались на чёрном фоне. Вечером он соскальзывал в одну из воронок, чтобы подкараулить посыльного, бегущего по тропинке. В самые удачные ночи он мог почувствовать их прежде, чем увидеть, почти слышать шаги, биение сердца, разглядеть дыхание в воздухе.
Но рассветы с блёклым светом, собранным, но не отражённым камнями и маками, спящими в пустой тишине, были его фаворитами. Если ты не слышишь ничего реального, однажды сказал он, ты иногда можешь услышать флейту или гитару... если закроешь глаза, ты можешь увидеть другой пейзаж в каком-то удалённом отсюда месте. И раз или два он даже видел Зелле.
Он получил от неё письмо где-то в конце декабря. Она приехала в Париж, чтобы собрать свои вещи в Нёйисюр-Сен. Она встретила чудесного человека, некоего маркиза де Бофора. Время от времени налетали цепеллины, писала она, но все к этому относились спокойно. Её можно найти в «Гранд-отеле», и, естественно, Грея приглашали навестить её, предполагая, что он сумеет получить увольнительную.
В более совершенном мире пуля разбила бы его колено или осколок снаряда разорвал бы его бедро. Настоящему воину подходили такие раны. Получилось так, что он просто глотнул немного газа, что дало ему десять дней отпуска.
Ему было предписано провести это время в Лондоне под присмотром медиков. Но он был убеждён, что здесь действует судьба или какая-то разновидность неотвратимого рока, поэтому он отправился к ней, прибыв в Париж с сухим кашлем и слабой, но непроходящей лихорадкой. Шёл дождь. Война оставила окраинные улицы в затемнении, с неприбранным мусором. Хотя более состоятельные районы сильно не изменились — так же, как и Зелле.
Он сначала увидел, как она спускается по лестнице в вестибюль, где продержала его больше часа в ожидании. Волосы её были собраны в мягкий пучок. Платье казалось чрезвычайно скромным и не подходящим к сезону. Она приветствовала его небрежным поцелуем, но, когда они перешли в коктейль-холл, тайно пожала ему руку. В этот первый день вдали от фронта ничто не казалось ему реальным.
Они заняли столик в глубине зала, и он заказал коньяк, чтобы заглушить боль в горле. На крохотном пианино играли Дебюсси. Она сказала ему, что он выглядит очень симпатично в своём мундире, хотя волосы следует подстричь. Затем, глядя на него, в первый раз по-настоящему посмотрев на него: «Ты изменился, Ники. Я в точности не знаю, в чём, но безусловно изменился».
Он попытался улыбнуться, но, кажется, не сумел.
— Да, полагаю, изменился.
Она положила руку ему на лоб:
— И ещё ты болен, не так ли? Вот почему они дали тебе увольнительную. Потому что ты болен.
Он покачал головой:
— Это ерунда. — Он чувствовал себя странно, но старался изо всех сил, чтобы голос его звучал браво, он хотел произвести на неё впечатление.
— Но там, должно быть, ужасно! То есть... — Она оборвала речь с кривой улыбкой. — Прости.
Они какое-то время просидели в молчании, их глаза ненадолго встречались, а руки лежали всего в нескольких дюймах друг от друга. Он чувствовал себя утомлённым.
— А что представляет из себя твой новый мужчина? — наконец спросил он.
— Новый мужчина?
— Тот, из твоего письма.
Она пожала плечами:
— Очень хороший.
— Настоящий маркиз?
— Он так говорит.
— Богатый?
— Слава Богу, да.
— Привлекательный?
— По-своему.
Так продолжалось до сумерек. Краткие реплики, прерывистые разговоры. Она спросила о Вадиме де Маслоффе, и он сказал, что видел его очень недолго. Он спросил о её жизни в Амстердаме, и она сказала, что жизнь там спокойная, почти скучная. Она приобрела нескольких новых друзей, чтобы вместе пережить трудные времена, и устройство нового дома не даёт ей сидеть без дела. Было также одно-два неопределённых предложения вновь танцевать, а недавно она встречалась с адвокатом относительно опеки над дочерью. Пока она говорила, он смотрел на её глаза и рот, на её профиль, когда она поворачивала голову.
43