Она протянула ему его письмо. Взглянув на него, он удивленно воззрился на Эмму.
— Cette lettre… Это письмо… как оно попало к вам, мисс Эмма?
Она бросила на него вызывающий пронзительный взгляд:
— Это письмо написали вы, милорд?
Он кивнул, без малейшей тени смущения.
— Naturellement! Разумеется! Но оно было послано Гебе Вестине доктора Грэхема, и я не понимаю…
— Геба Вестина — это я, милорд! — и насмешливо поклонилась ему.
Пораженный, он отступил на шаг и машинально надел шляпу. В своем смущении он выглядел весьма глупо. Немного помолчав, он сказал:
— А я-то никак не мог понять, почему я одновременно влюблен в Гебу Вестину и в Цирцею. Maintenent je le comprends![30] Моя душа искала лица, недостававшего этому прекрасному телу. C'est etonnant, n'est-ce pas?[31] Но это ведь извиняет меня за то, что я написал в этом письме. Эти пятьдесят фунтов — oh, c'est bien blamable pour moil[32] Цирцее мистера Ромни я написал бы, конечно, совсем иначе — tout autrement, vous comprenez?[33]
Сокрушенно покачав головой, он снова снял шляпу и поклонился.
— И что бы вы написали Цирцее, милорд?
— О, rien de cinquante guinees. Pour Circe c'est vine bagatelle![34] Ей бы я предложил дом на Оксфорд-стрит, экипаж, скаковых лошадей, ложу в театре Друри-Лейн, а на лето — замок в Суссексе. C'est се que je me donne l'honneur de faire maintenant — что я и делаю сейчас по всей форме! — Он поклонился еще раз, а дождь стекал с его непокрытой головы по лбу.
Эмма громко засмеялась ему в лицо.
— И это, милорд, вы называете отсутствием предрассудков? — сказала она издевательски. — Я думала, вы предложите мне, по меньшей мере, свою руку! Ну что ж, мне очень жаль, но я не могу воспользоваться и вашим экипажем, предпочитаю, как все буржуазии, ходить пешком. Прощайте, милорд!
Оставив его стоять, она зашагала прочь. У поворота она невольно оглянулась. Сэр Фезерстонхаф все еще стоял под проливным дождем со шляпой в руке, уставившись ей вслед.
Глава девятнадцатая
Шеридан сразу же принял Эмму.
Ее красота явно произвела на него сильное впечатление. Он благосклонно выслушал ее и предложил пройти в его кабинет и прочесть сцены Джульетты, после чего сказал:
— Психологические моменты схвачены правильно, голос ваш легко переходит от высоких нот к низким и звучит симпатично. И все же я еще не могу вынести окончательного суждения. Помещение слишком мало, чтобы можно было представить себе воздействие со сцены.
Немного подумав, он велел поставить на сцене декорации акта безумия Офелии. Здесь, в полном свете рампы, Эмма играла в пустом театре. Не ведая страха, она увлеклась глубоким смыслом роли. В ней проснулось воспоминание о том времени, когда она, покинутая сэром Джоном, родила ребенка. Она снова страдала от упреков себе, испытывала раскаяние, отчаяние, приведшее ее на грань безумия. И видела себя в Офелии.
Шеридан сидел в середине партера. Когда Эмма кончила, он поднялся на сцену. На его выразительном лице лежала печать мучительных раздумий. Помолчав немного, он изрек свой приговор. В щадящей форме, но без околичностей и не приукрашивая истины.
Он сказал то же, что и Ромни.
Эмма внимательно слушала его. Казалось, голос его шел из далекой дали и слова его относились не к ней, а к другой, стоявшей в темном уголке за кулисами.
Бледное, искаженное болью лицо, — это лицо другой. Огромные, широко раскрытые глаза уставились на нее из темноты, как два мерцающих огонька… Офелия… Офелия была молода и прекрасна. Полна любви, доверия. А жизнь сыграла с ней свою старую, жестокую шутку.
Внезапно Эмма разразилась пронзительным смехом. Позже она ничего не помнила и удивилась тому, что Шеридан хлопочет вокруг нее. Он послал за каретой и хотел отправить с ней слугу, чтобы тот доставил ее к Ромни. Она приняла карету, но отказалась от слуги. С ней все в порядке. Когда карета остановилась у дома Ромни, кучеру пришлось будить ее.
В ателье Ромни сидел в уголке — убежище его печальных часов. Как только вошла Эмма, он бросился ей навстречу, вопрошающе и озабоченно глядя на нее. Молчаливое пожатие ее плеч сказало ему все.
У мольберта сэр Фезерстонхаф рассматривал картину, близкую к завершению. Теперь он вышел на середину комнаты:
— Мистер Ромни разрешил мне договориться с вами в его присутствии, мисс Харт! — произнес он торжественно на чистейшем английском языке. — Согласны ли и вы выслушать меня?
Она резко перебила его:
— А я и не знала, что должна еще о чем-то с вами договариваться!
Ничто не дрогнуло в его лице.