— Не говори, что, наконец, начала мне доверять.
— Ни за что.
Это похоже на разбивающееся от незримой силы стекло.
Вот он стоит передо мной в своих мрачных одеждах, его длинные волосы пламенеют в темноте, его кожа из лунного металла; той луны, куда отправились все остальные. И вдруг — стекло разлетается. Он весь состоит из фрагментов, осколки кровавого и серебряного цветов разбрызгиваются в дымке-тени. (Разбит на маленькие звездочки…) И вот его нет.
Изменение формы было лишь началом. Теперь они способны на такое. Их атомы отделяются друг от друга и кружатся сами по себе — и они просто растворяются в воздухе. Никакое иное создание на земле не способно на такое. Лишь фокусники в старых сказках проделывали такой трюк, да двенадцатилетние дети, притворяющиеся невидимыми, чтобы их не смогли найти.
Бог знает, для каких грязных военных или подрывных целей была разработана эта технология. Но, как однажды с огнем, в этом даре людям теперь было отказано.
Невидимый, Верлис окутывает меня. Я укрыта пеленой, одета, скрыта куполом энергии, состоящей из вращающихся молекул моего нечеловеческого любимого. Так что покров защитной невидимости теперь и мой, прямо как ракета в космосе будет укрыта невидимыми блестками оцепления Глаи, Ши, Ко и Джи, Би Си, Китти и Айс. Зачарованный этим колдовством, шаттл тоже будет путешествовать незаметно.
С чего бы вам принимать на веру все, что я рассказываю? Это безумие. Правда.
Но как иначе, среди водоворота громыхающих фроптеров, мимо механизированных патрулей с их бухающими двигателями и кричащими вооруженными людьми, мы с ним смогли бы спуститься с горы?
Его энергия, когда он расщеплен на молекулы, остается ощутимой. Я чувствовала ее на своей коже: слабейшее теплое давление, покалывающее в морозном предрассветном воздухе. Она оберегала меня от холода. Она не позволяла мне оступиться и берегла от опасности. И я шла вперед. И там, где проходили орущие и суетливые члены поисковых групп, они миновали меня так близко, что я могла чувствовать запах сигарин или жидкости для полоскания рта, источаемый их дыханием. Однажды, мимо меня так быстро прошел человек, что, до того, как я успела увернуться, он задел меня локтем на бегу. Но даже не запнулся. Для него меня там не было. А дальше по склону, где шум уже смолк, беспокойный олень на небольшой опушке у замерзшей реки поднял голову; деревья там обросли сосульками. Олень посмотрел но так и не увидел нас. Мы медленно лавировали сквозь них, мимо отблескивающих серебром глаз, и если они чувствовали легкое прикосновение чего-то, их это не беспокоило. Возможно, мы ощущались как более легкий и теплый снег.
Скрытая защитной пленкой расплетенного тела Верлиса, с сошла со священной горы на лежащие внизу дороги человечества. Я была опьянена самым странным счастьем, которое когда-либо в жизни испытывала. И, как и тот единственный акт сексуальной любви, тот _____, этот опыт больше никогда не повторится.
Я вспоминаю, что говорила с ним стихами в своих мыслях. Конечно, он слышал меня. Я слышала цвет его смеха. Все это так непомерно. Кто был тот поэт, который сказал однажды: «Дорога невоздержанности и излишеств ведет к храму мудрости»[63]?
Вы не поверите всему этому. Я бы не поверила. Думаю, нет… И все же, хотя еще младенцем меня выбросили жить среди мерзавцев, они воспитали во мне веру в чудеса.
— 2 —
Вы не узнаете нас теперь. Я сама не узнаю себя. Я смотрю в зеркало и думаю: «Кто ты?» Странно, но с ним не так. Он все еще красив — мужчина, на которого вы, скорее всего, обернулись бы и после помнили долгое время. Если он в вашем вкусе. Но… вы никогда не узнали бы в нем Верлиса. Нет, никто из вас, даже его и мои враги, особенно они. Но я всегда узнаю его. Даже, когда он невидим. Даже тогда.
Где мы сейчас? Что ж, я не собираюсь этого записывать. Так что не ожидайте каких-то придуманных названий. Мы очень далеко от городов, в которых все начиналось. Или, возможно, мы за соседней дверью. Мы поступаем, как нам хочется. Мы свободны как птицы.
По вещанию не прошло ни одного сообщения об остальных. Луна остается загадочным светилом ночи, на которое однажды ступил человек и теперь к нему не приближается. На ней, разумеется, нет никаких станций. Астероид плывет по полуденному и сумеречному небу, напоминая нам всем, что однажды крыша неба может обвалиться… до сих пор этого не случилось. А роботы? Ох, проклятье. Как бы умно и безупречно они не были придуманы, с ними всегда что-то идет не так.
Мы могли бы изложить миру факты. Мы этого не сделали. И эта моя книга — «История Лорен» — я могла бы издать ее (это просто; мой любовник, в конце концов, мастер в манипуляциях с компьютерами). Но издам ли я ее? Не издам? Возможно, я просто запечатаю ее в какую-нибудь водонепроницаемую обложку и спрячу где-то, как она есть, рукописная и неразборчивая. В поезде, в самолете. Под полом. В глубинах океана.