— А как же? Сегодня сочельник! — сказал Серж. — Или я ошибаюсь? Тогда весьма сожалею, но я в этом не слишком разбираюсь. У нас этот праздник называется Ханука, и начинается он двадцать пятого числа месяца кислев, а этот месяц приходится на середину ноября — середину декабря. Так что, Филипп, дитя христианское?
— Да, у нас, гоев, сегодня рождественский сочельник, ты совершенно прав, Серж, — сказал Филипп. — Значит, выходим?
Клод сняла свои туфли на высоких каблуках, потому что в них было очень неудобно идти по влажным булыжникам, и опять взяла мужчин под руки. Вот так, взявшись за руки, они прошли по пустынным ночным улицам до галереи, и Филипп опять увидел плакат с фотографией юноши перед разбитым окном сгоревшего дома; тот держал в руке кусок картона, на котором скособочившимися буквами было написано по-английски «HELP ME».[75]
Над плакатом висело объявление, Филипп прочитал, что выставка продлится с 1 июля по 15 сентября, и подумал: «Сегодня у нас ночь на двадцать восьмое июля, и сколько всего уже случилось с начала месяца — а сколько еще случится до пятнадцатого сентября?»
Пока Серж открывал галерею, Клод жалобно сказала Филиппу по-немецки:
— Что вы задумали, недобрые люди — мужчины? Боже мой, боже мой, ну, почему я, бедная девушка, ослушалась короля Зябликоборода?
— Дроздоборода, — поправил ее Филипп.
— Что, дорогой?
— Короля звали Дроздобородом, а не Зябликобородом.
— О, чему я только у тебя не научусь, дорогой! А я была твердо уверена, что его зовут Зябликобородом. Но я все-таки знаю, что этот король как-то связан с птицами?!
— Не придуривайся! — сказал Филипп.
— Ох, как ты прав! — поддержал его Серж, щелкнувший каким-то выключателем, после чего в галерее зажглись все неоновые лампы.
Он пошел в мастерскую, А Филипп тем временем рассматривал висевшие на стенах сильно увеличенные фотоснимки, сделанные Клод на войнах прошедших лет.
— «Dont look… — сказала Клод, — that was in another country…» Это строчка из Кристофера Марло, и еще так называется роман Хемингуэя — «В другой стране».
Филипп заметил, что Клод не совсем трезва, и пошел за ней следом в мастерскую, располагающуюся налево по коридору от выставочного зала. Там они с Сержем наводили сегодня днем порядок, застелили стол белой скатертью. На ней, упакованные в серебряную бумагу, стояли два больших картонных ящика, перевязанные голубыми лентами.
— Что это вы придумали? — спросила Клод, моргая от яркого света.
— Хотим вручить тебе подарки. Хотя сегодня и не настоящий сочельник, а придуманный нами — все равно. Хочешь, считай, что получила подарки в рождественский сочельник, а хочешь, что в вымышленный двадцать восьмого июля этого года. Это подарки от нас обоих.
— Подарки? — удивилась Клод. — Стану я принимать подарки от малознакомых людей! Да за кого вы меня принимаете, господа?
— Открой коробки и посмотри! — сказал Серж.
Клод приблизилась к столу и осторожно распустила синие банты, а Серж все приговаривал:
— Ну, сними крышку с коробки, сними крышку с коробки!
— Вечно эта спешка, — жаловалась она. — Это прекрасная атласная лента, она мне вполне пригодится. И серебряная бумага тоже.
Она настояла на том, чтобы Серж с Филиппом осторожно сняли и сложили вчетверо оберточную бумагу, скрепленную местами полосками скотча. Потом Серж положил ленту и оберточную бумагу рядом с рулончиком с меню торжественного обеда, разрисованного полевыми и садовыми цветами, и только после этого Клод сняла крышку с первой картонной коробки, стоявшей на столе. Сверху лежала записка. Взяв листок, она прочитала вслух: «Для Клод! С лучшими чувствами и пожеланиями — Филипп и Серж!»
Она прочитала эти слова громко еще и еще раз и сказала:
— Знали бы вы, как вы мне дороги, — и вынула из коробки, в которой пустоты были заложены разноцветными пластиковыми шариками, упакованную в прозрачную шелковистую бумагу блестящую фотокамеру, от испуга чуть не уронив ее на стол.
— Да это же Ни… это же Ни… Боже, помоги мне, не то я и впрямь свихнусь… это «Никон»!
— Дальше, — подстегивал ее Серж, который тем временем принес бутылку коньяка, откупорил ее и как раз наполнял рюмки. — Дальше, дальше!
Клод достала из другой картонной коробки еще одну камеру и слабым голосом проговорила:
— Еще один «Никон» — святые угодники!
— Ты же говорила, что всегда ездишь в командировку с несколькими камерами, — сказал Филипп. — Дальше! Открой вон ту коробку! Она тоже твоя!
Восторженно выкрикивая что-то неразборчивое, Клод извлекла из последней коробки еще одну камеру — «Хассельблад» — и к ней широкоугольный объектив, теле- и другие объективы, всего семь штук.