Парламенту и всем, кто мечтал ограничить власть короля, помогло и еще одно обстоятельство. К XVII веку, после того как король Генрих VIII разорвал отношения с Ватиканом и разогнал монастыри, земли крупнейшего собственника – церкви – были перераспределены. В стране появилось множество новых землевладельцев, то есть новых экономических агентов со своей политической повесткой. В какой-то момент их совокупные силы оказались устрашающе серьезными: граждане, объединившись, могли собрать армию больше, чем корона, что и выяснилось во время гражданских войн 1640-х годов. Об этом писал Джеймс Гаррингтон, современник событий и мыслитель, впервые связавший распределение собственности и политическую власть. Монархия, считал он, может быть абсолютной, если королю принадлежит как минимум две трети земли в стране. Никаких двух третей у английских королей после многочисленных перераспределений не осталось: после Славной революции монарху принадлежала уже лишь десятая часть земли островного королевства (см. также данные об изменении структуры собственности в Англии в главе 4)[127].
2. Успех на Востоке
Русские властители справлялись с теми же вызовами гораздо лучше. Они их предотвращали. Раньше своих английских коллег осознав для себя опасность, они делали все, чтобы подчинить существующих игроков со своей повесткой дня и исключить возможность появления новых.
Между тем опасность появления новых собственников со своими интересами возникала постоянно, ведь Московское государство росло за счет присоединения новых земель. Новые земли – новые подданные и собственники. Носители иных ценностей, эти новые подданные могли быть угрозой для единого государства: московские правители понимали это и всюду наводили порядок. Чем больше становилась Москва, тем меньше московские князья были терпимы к независимости. Перераспределение собственности шло в России по пути ровно противоположному западноевропейскому.
В те времена, когда феодалы в Европе держали своих вассалов в строгом подчинении, у русских князей такой строгости заведено не было: бояре обладали невиданной для западных феодалов свободой. Они могли переходить со службы на службу, сохраняя при этом свою вотчину. Перемена места службы не касалась вотчинных прав, приобретенных в покинутом уделе. Служа по договору, вольный слуга «судом и данью тянул по земле и по воде» – отбывал поземельные повинности по месту землевладения. Эти отношения сводились к одному общему условию княжеских договоров: «А бояром и слугам межи нас вольным воля»[128].
Процессы шли в противоположных направлениях: пока западные землевладельцы были связаны, русские были сравнительно свободны. А когда землевладельцы на Западе стали грозной для монархов силой, русские князья энергично занялись централизацией управления и превращением собственности в держание, обусловленное службой. Великие князья требовали все больше верности, обещая в ответ все меньше гарантий[129].
Собиратель земель Иван III не просто захватывал и присоединял новые территории – он менял характер землевладения. После покорения Новгорода, чтобы обезопасить себя от непокорных новгородцев, князь давал им землю на новых местах, но уже не в наследственное, а в пожизненное владение, ставя их таким образом в полную зависимость от себя. В такое же положение ставил он и москвичей, которых переселял на новгородские земли[130]. Это было расширение через подчинение.
Иван Грозный продолжил дедовскую политику укрепления зависимости подданных. Поместья, то есть земли, новым людям, как правило, раздавались в пожизненное, а не в вотчинное наследственное владение. Причем теперь это положение было обусловлено службой. Иван Грозный развивал условный характер землевладения: поместье сохранялось за пожалованным, только если у него был сын, годный к службе. А не было сына – по смерти владение отбиралось в казну[131].
Постепенно решалась и проблема со старыми собственниками – бывшими владетельными князьями (ярославскими, суздальскими, тверскими и др.) и боярами. Сначала Грозный законодательно ограничил права продажи вотчин, права передачи их в монастыри и в приданое дочерям для некоторых князей. Потом распространил это ограничение на всех. У тех, кто умирал без детей, он велел земли «имати на государя», у тех, кто нарушил закон о продаже, приказывал «взяти на государя безденежно». Тем, кто не оставляет сыновей, разрешал завещать вотчины только братьям и племянникам, то есть тем, кто может нести службу. Завещать земельную собственность дочерям и сестрам нельзя – только царь мог определить, сколько можно оставить вдове в пожизненное пользование, а после ее смерти вотчина все равно отходила «на государя»[132].
127
Пайпс Р. Собственность и свобода. М.: Московская школа политических исследований, 2000. С. 52.
128
Ключевский В. Курс русской истории // Он же. Сочинения: В 9 т. М.: Мысль, 1987. Т. 1. С. 359.
129
Ostrowsky D. Muscovy and the Mongols: Cross-cultural Influences on the Steppe Frontier. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. P. 62.
130
Ельяшевич В. История права поземельной собственности в России. Париж, 1951. Т. 2. С. 27.