Положение крепостных крестьян было еще более сложным. Официально речь о введении права помещиков или других субъектов права «владеть» крестьянами никогда не шла. Столетиями власти действовали только с помощью временных ограничений – сначала сезонных (знаменитый Юрьев день – время после сбора урожая и до начала зимы, когда выход был разрешен), а позже годовых. Иван Грозный превратил временную меру в постоянную и объявил «заповедные» годы – такие, в которые «выхода» нет. Позднейшие цари так же боязливо действовали полумерами, то создавая видимость открытого выхода, то отменяя его, пытаясь одновременно не разозлить дворян и не посеять смуту среди крестьян. Окончательно выход был закрыт после Смутного времени. Решением экономических проблем государства мог быть, как считалось, только привязанный к земле крестьянин[154].
Драма закрепощения заключалась в том, что права и возможности отнимались постепенно, недомолвками и обманом. Формального, последовательно оформленного правового института под названием «крепостничество» в России не было. Господствующее положение сословия землевладельцев оформлялось от царствования к царствованию запретами и указами, принимавшимися по случаю. Крестьяне могли вступать в экономические отношения с другими сословиями задолго до появления к тому правовых возможностей: они выкупали мельницы, пастбища, даже целые деревни, записывая права собственности на дворян.
Более того, когда такие возможности появлялись, крестьяне охотно вступали в правовые отношения между собой и с другими сословиями и были готовы отстаивать свои интересы. Об этом говорит, например, проведенный американской исследовательницей Трейси Деннисон анализ архивов одного из имений Шереметевых, села Вощажниково Ярославской губернии. На территории этого поместья Шереметевы, по сути, создали для крестьян правовое государство в государстве. Крестьяне могли зарегистрировать сделку у нотариуса, могли обратиться в суд, а вотчинные власти действовали в качестве судебных приставов, исполняя решения суда.
В вотчинном архиве сохранились сотни контрактов, заключенных крестьянами. Не полагаясь на мир (общину), на патриархальные устои и семейные связи, шереметевские крепостные отправлялись к «нотариусу». Имея доступ к правовым механизмам, крестьяне с удовольствием ими пользовались, и это лишнее доказательство отсутствия какой-либо врожденной крестьянской склонности к коллективизму и бесправию[155].
Беда в том, что доступные крестьянам институты были ненастоящими. Это были либо внутренние институты, созданные просвещенными помещиками и не имевшие правового значения для государства, либо личные, теневые сделки, также остававшиеся за пределами права. Правда закона и правда факта расходились сильно. «Как бы крепки и сильны ни были отдельные крестьянские хозяйства, правовая система крепостничества самым губительным образом сказывалась и на них, создавая ситуацию негарантированности любых их приобретений, невозможности законной защиты своих прав», – пишет современный историк Андрей Тесля[156].
Правовая двойственность характерна для сословного общества. Правами обладало каждое сословие, но сами сословия не были равны по весу и влиянию. Интересы дворянства защищались лучше других, но даже в их положении не было окончательной определенности, ведь, чтобы ответить на чаяния дворянства, нужно было открыто отдать ему крестьян в собственность. Разработка проектов законодательного оформления крепостного права велась со времен Петра I. Но власть, опасаясь, что правовая определенность может взорвать страну новыми крестьянскими войнами, отказывалась произнести последнее слово[157].
155
Dennison T. The Institutional Framework of Russian Serfdom. New York: Cambridge University Press, 2011. Цит. по: Федюкин И. Мужик и институт // Коммерсантъ-Власть. 2009. 27 июля.