Принудительные работы распределяли по тяглам (рабочая единица – муж и жена), а отвечали за исполнение смотрители и нарядчики из крестьян. Ленивого наказывал не управляющий, а старший по возрасту или положению. Налоги рассчитывались подушевым образом, а отвечала за выплату вся община, так что пытаться увиливать от работы и податей было довольно опасно – свои первым делом и накажут – вплоть до того, что забреют в армейскую службу. Если один из крестьян был пойман на воровстве, то тот, кто знал о происшествии, но не сообщил об этом, тоже нес ответственность. Желая начать отдельное хозяйство, молодой крестьянин должен был бы идти против интересов собственного отца. В этом и заключалась гениальность института: издержки принуждения несла сама община. Интересы коллектива и власти совпадали.
Без насилия эта система существовать не могла. Старики и управляющие постоянно сталкивались с сопротивлением молодых поколений. В упомянутом селе Петровском в 1826–1828 годах по крайней мере 79 % взрослых мужчин были подвергнуты порке, 24 % – больше одного раза. На все 1305 душ, мужского и женского пола, было 714 случаев порки[175].
Перед управляющими стояло две очень разных задачи – предотвращать нарушения общественного порядка и мотивировать крестьян к работе. Средство воздействия было при этом одно – применение силы. Судя по избираемым наказаниям и по их сравнительной тяжести, задачи поддержания социального порядка всегда оказывались важнее производственных задач. Это существенный вывод: задача обеспечения доходов помещика оказывалась менее важной, чем задача обеспечения порядка. Социальный порядок оказывался важнее экономической логики: безопасность превыше всего. Это оборотная сторона «морали» в моральной экономике.
3. Общинники против собственников
Если власти и не формулировали проблему таким образом, то осознавали ее несомненно. Только опаздывали с конкретными действиями. Цепочка реформ и изменений законодательства, начавшаяся с 1861 года и продолжавшаяся вплоть до краха империи, была как раз и призвана сделать сельскую экономику более рациональной.
Легко и быстро переключить общество с общинной экономики на индивидуальную не получилось. Изменения оказались мучительными, в чем виноваты и реформаторы, и объективная сложность задачи. Реформаторы проводили преобразования, не отказываясь от сословного права, а значит, пытались модернизировать хозяйство и общество, сохраняя при этом архаичную установку на господство дворянства и поддерживая архаичный институт общины. В результате условия освобождения оказались тяжелыми. Они заставляли многих крестьян держаться за общину.
Старую «программу выживания» власти пытались отменить, не дав людям новой, адекватной «программы развития». В основу «программы развития» могла бы лечь собственность, но этого не произошло, поскольку далеко не всеми она воспринималась как благо и спасение. Введение земельной собственности означало быстрое измельчание наделов и необходимость долгие годы платить за землю. Земля при этом росла в цене: с 1861 по 1901 год – в 7,5 раза, а по некоторым данным – и в 10–13 раз. «Фактическое уменьшение надела, тяжелое бремя выкупных платежей, кабальные условия аренды не способствовали установлению социального мира»[176].
Кроме того, прямым результатом сохранения общины в России стал переизбыток рабочей силы, составивший к началу ХХ века от 5 до 33 миллионов человек. Наличие такой огромной армии наемных работников было также одной из причин низкой заработной платы не только в деревне, но и в городе[177].
Нужно признать, что задача была и объективно сложна: общество не может меняться так быстро. Общинная справедливость стала призмой, через которую крестьяне, по крайней мере в Центральной России, смотрели на мир. Идея уравнения всех владений по общинному образцу не только не ушла в прошлое, но укрепилась в народном сознании и стала для многих (не для всех!) картиной идеального будущего. «В общинах производится через известный срок передел земли, равнение между членами общины, – писал в знаменитых «Письмах из деревни» Александр Энгельгардт. – При общем переделе будет производиться передел всей земли, равнение между общинами. Тут дело идет… об равнении всей земли, как помещичьей, так и крестьянской. Крестьяне, купившие землю в собственность, или, как они говорят, в вечность, точно так же толковали об этом, как и все другие крестьяне, и нисколько не сомневались, что эти земли могут быть у законных владельцев взяты и отданы другим»[178].
176
Сухова О. Десять мифов крестьянского сознания: Очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конец XIX – начало ХХ в.) по материалам среднего Поволжья. М.: РОССПЭН, 2008. С. 160.
177
Рогалина Н. Аграрный кризис в российской деревне начала ХХ века // Вопросы истории. 2004. № 7. С. 13–14. Цит. по: Сухова О. Указ. соч.
178
Энгельгардт А. Из деревни: 12 писем, 1872–1887. М.: Государственное издательство сельскохозяйственной литературы, 1956. С. 415.