Власть Парижа в том виде, какой придал ей, не будучи ее творцом, Людовик IX, вполне отвечает своеобразию этой квазистолицы среди городов Франции, и эта структура уцелела даже в перипетиях Французской революции, сохранившись практически до наших дней[377]. В городе не было бальи, то есть префекта, но был прево, выполнявший обязанности бальи, то есть префект полиции. Не было в нем и мэра, но обязанности мэра выполнял купеческий прево. На деле благодаря такой структуре вся власть переходила к одному хозяину — королю.
Людовик IX не довольствовался только тем, чтобы определить принципы правосудия в ордонансах и осуществлять их с помощью бальи, сенешалов, ревизоров и парижского прево. Иногда он и сам претворял их в показательных делах. Тогда, в 1254–1260 годах, он не всегда проявлял то всепрощение, о котором говорилось в послании ревизорам Лангедока от 1259 года, не было речи и о милосердии — требовании, предъявляемом к государю в политических трактатах, дабы смягчить суровость правосудия, по образу и подобию Высшего Судии, Бога справедливого и милосердного.
Свидетельством тому служат два дела, которые произвели большое впечатление на современников. Под 1255 годом Гийом из Нанжи сообщает в «Житии Людовика Святого»:
После того как король Людовик составил упомянутые уложения («Великий ордонанс») и после того как они были обнародованы во Французском королевстве, случилось так, что один парижанин среднего сословия мерзко поносил имя Господа нашего и богохульствовал. За это добрый король Людовик, который был очень справедлив, повелел схватить его и заклеймить ему рот раскаленным железом, чтобы он вечно помнил о своем грехе и чтобы другим неповадно было грязными словами поносить Творца нашего. Многие люди («мудрецы своего времени», как говорится в латинском тексте), узнавшие и увидевшие это, осуждали короля и замышляли против него. Но добрый король, помня Евангелие: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за меня»[378] и еще: «Господи, они злословят против меня, а ты благослови их», говорил как истый христианин, что он с радостью дал бы заклеймить себя раскаленным железом ради того, чтобы все мерзкие богохульники исчезли из его королевства. А потом случилось так, что король совершил новое благодеяние парижанам, за что они стали восхвалять его, но, узнав об этом, король при всех сказал, что надеется получить больше хвалы от Господа нашего за проклятия в свой адрес в связи с тем, что он повелел заклеймить каленым железом за презрение к Богу и что он не рассчитывал на благодарность за то, что он сделал в Париже для всеобщего блага[379].
Когда дело касалось богохульства, особенно ненавистного Людовику, то правосудием для него была суровость, которую иные из его современников называли даже жестокостью.
А вот второй пример, который приводит наш хронист-биограф монах Сен-Дени Гийом из Нанжи:
И поскольку мудрец говорит, что королевский трон украшен и укреплен справедливостью, то мы, дабы вознести хвалу тому рвению к правосудию, каковым он отличался, поведаем здесь о деле сира де Куси. Случилось в то время[380], что в аббатстве Сен-Никола-о-Буа, что близ города Лана, жили трое знатных юношей (детей); они родились во Фландрии, а во Францию приехали, чтобы выучить французский язык[381]. Однажды эти юноши отправились в лес аббатства пострелять кроликов, взяв с собой луки и стрелы с железными наконечниками. Преследуя дичь, которую подняли в лесу аббатства, они очутились во владениях Ангеррана, сира де Куси. Там их схватили сержанты, охранявшие лес. Как только этот жестокий и безжалостный сеньор узнал от своих лесничих о том, что совершили юноши, то немедля велел их повесить. Когда об этом стало известно аббату Сен-Никола, который заботился о них, а также мессиру Жилю ле Брену, коннетаблю Франции[382], из рода которого были юноши[383], они оба отправились к королю Людовику и просили призвать к ответу сира де Куси. Добрый король, блюститель правосудия, узнав о жестокости сира де Куси, повелел послать за ним и вызвать к себе на суд, чтобы тот ответил за свое злодеяние. Услышав повеление короля, сир де Куси явился на суд и сказал, что не обязан отвечать без участия совета и что хочет, согласно обычаю баронов, предстать перед судом пэров Франции. Но против сира де Куси оказалось то, что по реестру суда Франции его земли не входили в число поместий баронов, ибо земля Бов и земля Турне, частью которых была сеньория, и достоинство барона уже не относились к земле де Куси в результате раздела между братьями; вот почему сиру де Куси сказали, что его земля не является поместьем барона. Обо всем этом было доложено королю Людовику, который повелел схватить сира де Куси, и сделали это не бароны и не рыцари, а его сержанты (жандармы);[384] и король повелел заточить его в тюрьму в башне Лувра и назначить день, когда он должен будет держать ответ в присутствии баронов. В назначенный день бароны Франции явились в королевский дворец, и, когда все были в сборе, король повелел привести сира де Куси и заставил его отвечать по упомянутому делу. Тогда сир де Куси, по воле короля, позвал к себе на совет всех баронов своего рода, а поскольку почти все они были его рода, то отошли в сторонку, так что король остался почти в одиночестве, если не считать безупречных членов его совета. Однако король твердо стоял на своем и был настроен вынести справедливый приговор (justum judicium judicare), то есть наказать сира де Куси по закону возмездия и приговорить его к такой же смерти (как он юношей). Узнав волю короля, бароны стали просить и умолять, чтобы он сжалился над сиром де Куси и наложил на него какое-либо иное наказание по своему усмотрению. Король, исполненный жажды праведного суда («qui moult fut échaffé de justice faire»), ответил всем баронам, что, если бы ему стало известно, что Господь Бог наш предоставил ему выбор — повесить де Куси или отпустить, то он бы его повесил, пренебрегая заступничеством баронов его рода. Наконец король, вняв смиренным мольбам баронов, вынес решение, что сир де Куси откупится от смертного приговора штрафом в десять тысяч ливров и построит две часовни, где каждый день будут возносить молитвы за души убиенных юношей. Он должен был уступить аббатству тот лес, где были повешены юноши, и дать обет провести три года в Святой земле[385]. Добрый король, блюститель правосудия, взял штраф, но не отдал эти деньги в свою казну, а употребил их на благодеяния… И это стало и должно служить прекрасным примером для всех, кто уважает правосудие, ибо человек очень знатного и высокого происхождения, которого обвиняли всего лишь бедные люди, с большим трудом откупился от того, кто отправлял правосудие и стоял на страже закона[386].
381
В эпоху Людовика Святого французский язык достиг своего апогея как международный язык культуры наряду с латинским. По выражению учителя Данте, флорентийца Брунетто Латини, это «самый сладостный язык в мире».
382
383
384
Слово «жандарм» Ж. Ле Гофф употребляет в современном смысле. История термина «жандарм» такова. В 1439 г. во Франции был введен постоянный налог, предназначенный на содержание постоянного войска. В 1445 г. такое войско было создано. Оно представляло собой тяжеловооруженную конницу, в основном из дворян, но это было уже не рыцарское войско. Воины этой армии назывались «жандармами» (фр. «homme d’armes» — «вооруженный человек», мн. число «gens d’armes» — «вооруженный народ»). Войско делилось на отряды («lances» — букв. «копья») по шесть человек, где основным бойцом был тяжеловооруженный конник (он-то и назывался
385
Так как текст французской версии в этом фрагменте испорчен, то я восстановил его при помощи латинской версии (Р. 398–400) и повествования Тиллемона (IV, 188–192), который располагал другими источниками. В 1261 году Ангерран де Куси откупился от своего обета отправиться в крестовый поход 12 000 ливров.