Нищенствующие ордены, возводившие свои монастыри в городах, а не в пустыни, члены которых были братьями, а не монахами, ордены, пополнившиеся вторым орденом (сестер) и третьим (мирян), вовлекая, таким образом, в свои сети все общество, были орудиями Церкви в деле осуществления христианизации нового общества, продукта великого подъема XI–XIII веков. Возникшие, в частности, как проявление духа бедности в ответ на экономический подъем, распространение денег и усиленные поиски прибыли, они, как это ни парадоксально, предложили религиозно-этические решения, оправдывавшие рыночные отношения, легитимировали некоторые финансовые операции, что в совокупности расчистило путь капитализму. Именно в XIII веке под их воздействием, как в теории, так и на практике, развернулся великий спор о деньгах и религии, который М. Вебер[522] поместил под знаком протестантизма[523]. То, что предложили и отчасти сумели внедрить нищенствующие ордены, — это морализация экономической жизни и особенно денежного обращения[524]. Будучи главными советниками Людовика Святого, они вместе с ним, опираясь на него и при его поддержке, оставили на французской ментальности след того морально-сомнительного узаконения денег и предпринимательства, который характерен для него и по сей день. Этот след Людовика Святого и нищенствующих орденов проглядывает в экономическом поведении большинства французов и особенно их наиболее выдающихся лидеров 20-го столетия, от Де Голля до Миттерана[525].
Нищенствующие ордены, особенно два первых и главных, доминиканцы и францисканцы, быстро получили признание. Франция была одной из первых стран, где они утвердились. Вероятно, впервые францисканцы появились здесь в 1217 году, в Везле, Осере и Париже — в 1219 году; доминиканцы же обосновались раньше (женский монастырь в Пруйе возник в 1206 году, монастырь в Тулузе — в 1215 году, поселение в Париже — в 1217 году). Однако рост количества монастырей проповедников и миноритов во Франции приходится на 1230–1260 годы, — центральный период правления Людовика Святого[526]. Незадолго до его смерти во Франции было около двухсот францисканских монастырей и почти сто монастырей доминиканцев, причем, в отличие от миноритов, проповедники обычно выбирали для себя более крупные города.
Людовик Святой смолоду жил в окружении братьев нищенствующих орденов. Первым среди них был, несомненно, брат Журден де Сакс, преемник святого Доминика и генерал проповедников в 1222–1237 годах; посетив Париж, он, похоже, стал добрым знакомым Бланки Кастильской. Когда в 1226 году умер святой Франциск, братья минориты послали юному королю и королеве-матери его подушку, на которой он почил[527]. Если это не вымысел, то король-отрок, который со временем станет ревностным собирателем реликвий, должно быть, в глубине души хранил память об этом.
В период перед своим первым крестовым походом он проявил расположение к нищенствующим орденам. Преимущественно им он доверил два особенно важных для него дела. Прежде всего это Сент-Шапель и культ уникальных реликвий, которым ежегодно посвящалось три особых службы: одну отправлял монастырь доминиканцев в Париже, вторую — францисканский монастырь и третью — один из парижских монашеских орденов;[528] а также ревизии в королевстве в 1247 году во время подготовки к крестовому походу, проведение которых король поручил в основном братьям нищенствующих орденов. И именно благодаря королевским милостям были построены монастыри нищенствующих орденов в Париже, Руане, Яффе и Компьене для францисканцев, а в Руане, Маконе, Яффе, Компьене, Безье, Каркассонне и Кане для доминиканцев, не говоря уже о расширении монастыря Святого Иакова в Париже, а также монастыря доминиканцев в Руане. После возвращения из Святой земли в 1254 году самым близким советником и другом короля был архиепископ Руанский Эд Риго.
522
Позволю себе сослаться на мое предисловие к новому изданию М. Вебера:
523
В 1905 г. немецкий социолог, культуролог и историк М. Вебер выпустил в свет ставшее всемирно известным исследование «Протестантская этика и дух капитализма» (рус. пер.: Beaep М. Избранные произведения. М., 1990. С. 61–272). В ней он выдвинул положение о том, что «дух капитализма», то есть система ценностей, присущая капиталистическому обществу, моральное оправдание прибыли, возникает раньше, чем собственно капитализм, во многом способствуя его формированию. Этот «дух», по мнению немецкого социолога, обусловлен этикой протестантизма. Согласно реформационным учениям, все так называемые «дела благочестия» — обеты, паломничества, уход из мира и т. п. — бессмысленны, ибо человек спасается не делами, а верой. Истинный христианин должен заниматься мирскими делами, но знать, что выполнение мирских обязанностей есть одновременно исполнение заповедей Божьих. Лютер в своем переводе Библии придал особый смысл немецкому слову «Beruf», которое (и это вошло в культуру протестантских народов) значит у него одновременно «призвание» в духовном смысле (например, призвание апостола Павла) и «профессия» — обыденные профессиональные занятия. Истовое следование правилам и нормам своей профессиональной деятельности, честный труд на любом поприще и есть «мирская аскеза», следование Божьим повелениям, долг истинного христианина. Таким образом, получалось, что предпринимательская деятельность, банковское дело, получение прибыли, вообще накопление богатств не есть нечто недостойное, греховное, как считалось в Средневековье (идеал нищенства, особенно нищенства добровольного), а вполне почтенная — при отсутствии чрезмерной алчности, обмана и т. п. — деятельность, освященная Богом. Сам Ж. Ле Гофф посвятил проблеме труда и профессиональной деятельности ряд работ (например, «Честные и бесчестные профессии на средневековом Западе» (1963), «Ремесло и профессия в средневековых руководствах для исповедников» (1964); рус. пер.: Ле Гофф Ж. Другое Средневековье. С. 63–74, 95–109), где показал, что споры о религиозном смысле труда и прибыли, в частности, начались задолго до Лютера, в XI–XII вв., и особенно в ХIII в. наряду с высокой оценкой добровольной нищеты, монашеской «созерцательной жизни», в противовес «деятельной». Появляются представления о труде не только как о следствии первородного греха, но и как о средстве спасения, о законности получения платы за труд, о достоинстве профессий не только тружеников в узком смысле, но и торговцев, даже о некотором, впрочем весьма осторожном (противоположное мнение было куда сильнее), со многими колебаниями и оговорками, признании определенной допустимости взимания банковского процента.
524
525
526
528
К. Бон выдвинула вполне правдоподобную гипотезу, что «теплые отношения между Людовиком Святым и францисканцами — это легенда (я бы сказал, преувеличение — Ле Гофф), созданная при Неаполитанском Анжуйском дворе во второй половине XIII века», чтобы приблизить Людовика Святого к внучатому племяннику Людовику, тулузскому епископу, францисканцу, канонизованному в 1317 году. Около 1330 года Джотто, связанный с Анжуйским двором, изобразил в капелле Барди церкви Санта-Кроче во Флоренции, как Людовик Святой в рясе, подпоясанной веревкой, по обычаю францисканских терциариев, помогает своему внучатому племяннику. В 1547 году в одной из булл Папы Павла IV Людовик Святой официально признается францисканским терциарием, а служба этих терциариев около 1550 года подтверждает: «Людовика многое связывало со святым Франциском, ради которого он направлял свои стопы, приняв обет покаяния» (