Если Людовик Святой по своим добродетелям и благодаря распространенным назидательным анекдотам о нем потенциально годился для примеров то, как это ни парадоксально, по причине самой своей святости, о которой сначала догадывались и которую впоследствии официально провозгласили, оказался неподходящим героем для примеров. Почитавшийся святым, он не вел достойный осуждения образ жизни и не мог служить негативным образцом для «примера». Став святым, он исчез из этого жанра, заняв место в житиях и чудесах.
И все же нам известны примеры, героем которых выступает Людовик Святой. Их не так много, если исключить те анекдоты, в которых на него ссылаются для датировки какой-либо истории «во времена короля Людовика» и для придания ей большей достоверности. Но в целом они проливают свет и на образ Людовика Святого, и на процесс его меморизации.
Вот два примера из трактата, созданного для проповедников доминиканцем Этьеном де Бурбоном, жизнь и деятельность которого после учебы в Париже прошла в монастыре проповедников в Лионе: трактат был написан им незадолго до смерти, где-то между 1250 и 1261 годами[596]. Он умер раньше Людовика Святого и свидетельствует о быстром превращении бытовавших анекдотов в примеры еще при жизни короля. Первый в этом сочинении, посвященном Дарам Духа Святого, является иллюстрацией «третьего заголовка» пятой части, о даре здравого суждения (donum consilii). Речь идет о силе (de fortitudine), которая поддерживает дар здравомыслия (consilium), помогающего человеку избрать обеспечивающие спасение души добродетели. Среди средств, укрепляющих эту силу, — милостыня, приносимая из любви к Богу (elemosina data pro Deo). Вот «положительный» пример, героем которого выступает юный Людовик Святой.
Король Людовик Французский, тот самый, что ныне правит, сказал однажды замечательные слова, переданные одним монахом, который был там и сам все слышал. Когда этот государь был совсем юн, как-то утром во дворе его дворца собралось множество бедняков в ожидании подаяния. Воспользовавшись тем, что все еще спали, он вышел из своих покоев в костюме оруженосца и в сопровождении слуги, который нес значительную сумму денье; затем он принялся собственноручно все раздавать, особенно щедро одаривая тех, кто казался ему самым убогим. После этого он направился к себе, но монах, наблюдавший всю эту сцену из окна, у которого он беседовал с матерью короля, вышел ему навстречу и сказал: «Сеньор, я прекрасно видел ваш неблаговидный поступок». «Мой любезный брат, — ответил, смутившись, государь, — эти люди — мои наемники; они сражаются за меня с моими противниками и блюдут мир в королевстве. Я еще не заплатил им всего, что должен»[597].
Этот пример иллюстрирует значение, придаваемое милостыне. Он обращается к репутации Людовика Святого, сложившейся при жизни, как щедрого на милостыню правителя. В нем отразился и образ короля, с малолетства обладавшего добродетелями и совершавшего благодеяния. Но нравоучение примера, которое звучит и как нравственная максима, и как острота, вложено в уста совсем юного человека, что не вполне правдоподобно. Людовик Святой служит созданию топоса, общего места. В примере использован образ короля, подкрепленный анекдотом, успех которому был обеспечен. Тем самым он способствовал укреплению памяти о необычайно боголюбивом государе. Он был направлен против образа короля как слабого ребенка и служил созданию памяти незаурядного человека, и логика этого была обычной для агиографического жанра: люди не от мира сего, святые, сызмальства и мыслят и ведут себя как взрослые. У Людовика Святого не было детства, ибо он был чудо-ребенком, в самом нежном возрасте уподобясь взрослому.
Во втором примере Этьен де Бурбон обращается к эпизоду тяжелой болезни короля в 1244 году и к его обету крестового похода:
Король Франции был неизлечимо болен, и все усилия лекарей были напрасны. Он повелел положить себя на пепел, подозвал всех присутствовавших и сказал им: «Смотрите! Я, кто был самым богатым и самым знатным сеньором в мире, я, кто был могущественнее всех прочих людей, возвышавшийся над ними положением, богатством и количеством друзей, — я не могу умолить смерть хоть немного повременить, а болезнь хоть на час отступить! Так чего же стоят все эти блага?» При этих словах присутствующие зарыдали. Но вопреки всем ожиданиям Господь исцелил его именно тогда, когда все сочли его мертвым. Он поднялся, возблагодарил Господа и именно поэтому взял крест[598].
596
Сведения об Этьене де Бурбоне можно найти в предисловии к изданию:
597