Очевидец события, Жуанвиль вносит кое-какие детали и уточнения, а Менестрель сохраняет самую суть эпизода. Благодаря этим мирянам, творящим память Людовика Святого, перед нами предстает король-рыцарь
Далее следуют взятие Дамьетты и основные эпизоды Египетского похода по тому же образцу, что и у Мэтью Пэриса: наряду с мудрым (пусть даже его охватил приступ гнева при высадке) королем среди крестоносцев присутствует безрассудный брат короля граф Роберт I Артуа. Именно из-за его нелепого поступка крестоносцы потерпели поражение, король был захвачен и стал пленником, о чем Менестрель не слишком распространяется, а срок нахождения в плену сводит к десяти дням. Он слегка сокращает и рассказ о пребывании в Святой земле, о болезни и смерти Бланки Кастильской и о возвращении короля во Францию. Как и Мэтью Пэрис, Менестрель подробно останавливается на делах Фландрии, но больше всего — на франко-английском примирении. Именно здесь он выделяет одну черту характера Людовика Святого, которая поражала его современников и которая сыграла важную роль в поведении короля как политика — «совесть», и, вынося оценку Людовику, он прибегает к характеристике, которую тот и требовал — безупречный человек: «Теперь мы скажем о короле Людовике, безупречном человеке, который правит ныне; его снова мучила совесть за Нормандию, которую король Филипп отвоевал у короля Иоанна Английского, плохого короля…»[629]. Затем Менестрель смешивает два события: визит Генриха III в Париж в 1254 году и франко-английский договор 1259 года. Он относит заключение договора к 1254 году и говорит, что Людовик Святой, который «сомневался» в своих правах[630], избавился от этих сомнений, заключив договор и восстановив «дружбу» со свояком Генрихом III: «И совесть французского короля успокоилась». Точно так же Менестрель перепутал визиты английского короля в Париж в 1254 и 1259 годах. «Английский король принес оммаж в Париже, в доме (французского короля) при стечении народа» не в 1254, а в 1259 году[631] Признавая правоту Людовика Святого, придававшего большое значение этому оммажу английского короля, Менестрель выделяет это событие и оценивает соглашение как «хорошее»[632].
Менестрель интересен в данном случае тем, что, говоря о совести короля, он не только подчеркивает психологическую черту щепетильного Людовика Святого, но и включает в свой перечень, состоящий обычно из весьма поверхностных вещей, очень важное в переоценке ценностей ХIII века понятие. Отец Шеню мог говорить о «рождении совести» в ХII — ХIII веках[633], об открытости индивидуумов внутреннему поиску интенции, о самоанализе, об интериоризации нравственной жизни, послужившей решительным толчком к тому, что IV Латеранский собор 1215 года вменил в обязанность всем христианам, по крайней мере раз в год, исповедаться; должно быть, эта исповедь предшествовала испытанию совести, чем славились братья нищенствующих орденов (опять они) и чему они оставались верны. Пробуждение совести меняло не только поведение и ментальности, но и стало, как видно на примере Людовика Святого и франко-английского договора 1259 года, политической данностью. Последняя история Реймсского Менестреля о Людовике Святом связана со смертью в 1260 году старшего сына короля, шестнадцатилетнего юноши, о котором говорили, что он «на редкость мудр и милостив». Горе короля так же велико, как и при известии о смерти матери: «Он предался такой скорби, что никто не мог его утешить… так скорбел король о своем сыне, которого сильно любил, и так печалился, что никто не мог разговорить его»[634]. Руанский архиепископ францисканец Эд Риго, друг и советник короля, пришел «проведать и утешить» его: «Он сказал ему много добрых слов из Писания и о терпении святого Иова». Здесь возникает тема терпения Людовика Святого. Это уподобление Людовика Святого Иову в полной мере заявит о себе у Мэтью Пэриса. Чтобы утешить короля, архиепископ «рассказал ему пример (exemplum) о синице, которая попалась в силки в саду одного крестьянина: взяв ее в руки, крестьянин сказал, что съест ее»[635].
Стоит изложить сказку, которую Менестрель, пользуясь случаем развлечь своих слушателей, насыщает множеством подробностей. Синица отвечает крестьянину, что он все равно не наестся досыта — ведь она совсем крошечная, но если он ее выпустит, она даст ему три добрых совета, которые пойдут ему на пользу. Поверив, крестьянин выпускает ее и получает такие три совета: «Не бросай себе под ноги то, что держишь в руках; не верь всему, что слышишь; не слишком скорби о том, чего не вернуть». Крестьянину ясно это нравоучение: синица посмеялась над его доверчивостью и наивностью. Очевидно, именно на третий совет хотел обратить внимание Людовика Святого архиепископ: «Сир, вы прекрасно понимаете, что вашего сына не вернуть, и вам следует верить, что он в раю, и этим утешиться». Говорят, Людовик Святой внял архиепископу, утешился и «забыл о своей скорби»[636]. Снова Людовик Святой и смерть его сына служат всего лишь поводом для занимательной и поучительной истории, в целом плохо увязывающейся с персонажем и ситуацией.
633