Но книга Жуанвиля — творение настолько уникальное, что, прежде чем использовать его с целью добраться до Людовика Святого, следует задать несколько вопросов. Надо сначала задуматься над тем, насколько достоверны записанные воспоминания, и в основном это касается той части, где говорится о крестовом походе, ибо она появилась по прошествии более пятидесяти лет после описываемых событий. Вспомним прежде всего, что средневековое общество, где письменность доступна меньшинству, — это общество памяти, памяти более крепкой, более долгой, более точной, чем в письменном обществе, вроде нашего. С другой стороны, не исключено (и, может быть, доказательством тому филологические и лингвистические исследования Ж. Монфрена и М. Перре), что Жуанвиль гораздо раньше (возможно, после смерти короля, память о котором стала средоточием его существа и самой жизни) написал «Мемуары». Во всяком случае, сенешал называет во время опроса в 1282 году, предшествовавшего канонизации, несколько черт Людовика Святого, которые он приводит в доказательство его святости и которые упоминались в процессе. Эти воспоминания также являются вехой на пути к «Житию»[833]. Наконец, то, что в нем была жива самая память о короле, должно было придавать особую яркость этим воспоминаниям. Жуанвиль, как верно заметил М. Зенк, обладал эмоциональной памятью, сохранявшей воспоминания о волнующих образах и о связанных с ними чувствах. Она изливается даже на персону короля, хотя кажется, что родилась с первой встречи юного семнадцатилетнего Жуанвиля с Людовиком в 1241 году, во время пышного пира, который король устроил в Сомюре, где собрался весь двор по случаю посвящения в рыцари его брата Альфонса. Впрочем, об этом эпизоде Жуанвиль хранит воспоминание и посвящает ему одно замечательное описание[834]. Но эта память о короле кристаллизуется в основном вокруг крестового похода, выдающегося эпизода в жизни Жуанвиля, во-первых, потому что множество крестоносцев хранили в памяти это волнующее событие; во-вторых, потому что именно тогда сенешал стал близким другом государя. Оно отозвалось и великой душевной болью Жуанвиля, сердце которого разрывалось между Богом и королем, с одной стороны, и собственной семьей, землей и замком — с другой. И в этом противоборстве — весь драматизм феодальной ментальности. «День, когда я расстался с Жуанвилем…» Это известное повествование:
Аббат Шеминона дал мне мою перевязь и посох; и тогда я покинул Жуанвиль, расставшись с ним до моего возвращения; я шел пешком, босой и в одной рубахе; и так я шел в Блекур и в Сент-Юрбен и к другим тамошним реликвиям. И, шагая в Блекур и Сент-Юрбен, я ни разу не оглянулся на Жуанвиль, боясь, как бы сердце мое не дрогнуло при виде милого замка, который я покидал, оставляя в нем двух моих детей[835].
Память Жуанвиля свежа, наполнена образами и звуками.
Ему помнится, как флот Людовика Святого отплывал от берегов Кипра в Египет:
В субботу король поднял парус, подняли паруса и все остальные корабли, — зрелище было великолепное; ибо казалось, что все море, куда ни кинь взгляд, было покрыто парусами кораблей, а было их 1800, малых и больших[836].
Ему памятен греческий огонь[837], который мусульмане метали в войско крестоносцев:
Греческий огонь выглядел так: спереди он был размером с бочку кислого вина, а вырывавшийся из него хвост был как длинное копье. При полете он производил такой шум, что казалось, что грохочет гром небесный; он был словно летящий по воздуху дракон. Он излучал столь яркий свет, что весь лагерь было видно, как днем, ибо обильный огонь испускал столь яркий свет[838].
Он вспоминает, как Людовик Святой сражался в Египте с сарацинами, — «прекраснейший рыцарь», какого он когда-либо видел[839].
Жуанвиль обладает особым вкусом к описанию одежды и цветовой гаммы. Он во всех деталях и красках воссоздает одежду, которая была на Людовике Святом. Уже в Сомюре, во время первой встречи: «На короле был камзол из атласа голубого цвета и сюрко и плащ из алого атласа, подбитого горностаями, а на голове у него была хлопковая шапочка, которая портила его, ибо он был еще молод»[840]. После возвращения из крестового похода настало время покаяния, в том числе и в одежде. И наконец, когда Жуанвиль видит в первом (цветном) сне о Людовике Святом, как одевают короля, готовящегося стать крестоносцем во второй раз: «И мне привиделось, что множество прелатов в церковном облачении переодевают его в алую сорочку из реймсской саржи». Цвет в данном случае глубоко символичен, как и во сне о крови и золоте, увиденном Людовиком VII о своем, еще не родившемся сыне Филиппе Августе:
833
Л. Каролю-Барре приводит фрагменты «Жития Людовика Святого», написанного Гийомом де Сен-Патю, который, по его признанию, списал показания, данные Жуанвилем на процессе, и сопоставляет их с соответствующими фрагментами сочинения самого Жуанвиля (
837